Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
О Шорине. Книга сейчас передо мною. Надпись: «Из всех звуков незабываем первый и последний. Вы мне первая сообщили с искренней, кажется, и для Вас, радостью, что я стал „автор“. Лидии Корнеевне Чуковской от признательного автора. 16/XI 35 г. И. Шорин».
Как возникла 2 глава? Я не знаю. Нашла рукопись Шорина я, в самотеке. (С. Я. требовал, чтобы мы сами — а не младшие редакторы или Рахиль Ароновна [540] читали весь самотек, — и был прав.) Рахиль Ароновна дала мне очередную пачку. Менее всего меня тянуло читать рукопись, написанную карандашом, с сомнительными знаками. Но я прочла и восхитилась и в тот же день занесла ее С. Я-чу домойи, не застав его, оставила на столе со своими восторгами. Повесть о колхозе нам нужна
540
Рахиль Ароновна Брауде — сотрудница редакции Лендетиздата.
Вот все, что могу сейчас написать о Шорине. Помнится, он писал для нас еще что-то — но не помню, что — и кончил ли? Погиб на финской войне.
Дорогая Лидочка!
За Шорина — спасибо, хотя Вы не сообщили мне почти ничего такого, чего бы я не знал. Была ли у него семья? Кто? Где? Впрочем, не знаю, решусь ли я писать предисловие, да и вообще вопрос о переиздании этой книги еще не решен.
Читал на этих днях Ваши старые, тридцатых годов письма.
О многом хотелось бы поговорить, даже поспорить, но — увы — разделяют нас 647 км и даже больше.
Дорогая Лидочка!
Давно не писал Вам — был погружен в работу, в болезни и, главное, в тревогу за Машу. Как Вы знаете, она передумала, отказалась от мысли поступать в Театральный, подала заявление в Педагогический, Герценовский. Все четыре экзамена, к моему удивлению, сдала на пятерки, но только на днях стало известно, что ее приняли в институт (могли и не принять: конкурс огромный, а у нее школьный аттестат — ниже пятерки).
Я живу в Пушкине, в пансионате для престарелых ученых. Здесь тихо, работать можно.
Дорогая Лидочка!
Я все еще в Пушкине (в Царском бываю редко, и его все меньше и меньше остается, — все уже и уже тропинки меж озерных глухих берегов, где бродил смуглый отрок [541] ). И Пушкин и Павловск (особенно Павловск) после войны неузнаваемы: многоэтажные каменные ящики выросли там, где была заповедная старина и заповедная тишина. В Веймаре этого нет. В Эстергоме, в Венгрии — тоже. Тоже и в армянском Эчмиадзине. Даже центр Одессы — пушкинский, россетиевский — остался неприкосновенным. Но нарушена заповедность Ленинграда. На месте дома, где я родился (у Египетского моста), возвели огромный элеватор, названный гостиницей. Против Летнего сада — на том, Выборгском берегу, — тоже выросла уродливая модернаягостиница. Чего же ожидать от ленинградского пригорода — Пушкина?
541
Скрытая цитата из Анны Ахматовой: «Смуглый отрок бродил по аллеям / У озерных грустил берегов…»
PS. В Ленинграде замышляется сборник памяти М. М. Зощенко. Просили и меня дать воспоминания. Я вспомнил, что когда-то, после смерти и похорон М. М., я записал свежие впечатления и — послал их Вам. Помню, что позже я был в Переделкине, гулял с К. И., и он просил разрешения перепечатать мой рассказ. Не сохранились ли эти мои заметки? [542] Вообще-то затея со сборником кажется мне сомнительной. И фигура трагическая, и слишком узок круг возможных авторов. Комиссия по наследству обращается лишь к тем, кто не лягал Михаила Михайловича. А из близких к нему людей многие уже ушли. Нет Жени Шварца, нет Вс. Иванова, Н. П. Акимова…
542
См. письмо 107.
Дорогой Алексей Иванович. Вашу телеграмму в день памяти Корнея Ивановича мы получили. Спасибо Вам. Он всегда Вас помнил, всегда говорил с любовью и восхищением, всегда удивлялся: как это может кто-нибудь не знать, что живет среди нас классик — Пантелеев. А за Библиотеку был благодарен до смертного часа… В этом году, как и всегда, Люша и Клара Израилевна устроили выставку — блестящую. К нам ведь поступили из Стокгольма новые материалы: письма К. И. к моей матери, да еще одно письмо Репина к К. И., да еще описание всех материалов фонда Чуковского, оказавшегося невесть каким путем (из Финляндии?) в Стокгольме… Многое нам прислали в виде ксерокопий, которые мы и выставили. Затем Люша читала вслух куски из тетради К. И. «Что вспомнилось»: о Сологубе, о Гржебине, о Балтрушайтисе, о Кропоткине. В доме и на могиле было человек 35.
Дорогой Алексей Иванович. Пишу Вам вздор, вместо того, чтобы сразу поблагодарить за подарки. Колокольня Никольского собора прекрасна. Кем и в какие времена выстроен этот собор? А известны ли Вам стихи Тарковского памяти А. А.:
Когда у Николы Морского Лежала в цветах нищета —если нет — пришлю.
Дорогая Лидочка!
Стихов Тарковского я не помню. Если пришлете — приму с благодарностью. Печатались они? Тогда много было написано о Никольском Морском соборе. Помню стихи Евтушенки, Смелякова (который безбожно напутал, упомянув что-то о петровских временах [543] , тогда как Никольский собор строился гораздо позже — во времена Елизаветинские [544] . Строил его Савва Чевакинский — тот самый, автор Фонтанного Дома!).
543
Смеляков в стихотворении «Анна Ахматова» (1966) писал: «Мы ровно в полдень были в сборе / Совсем не в клубе городском, / А в том большом морском соборе, / Задуманном еще Петром».
544
Никольский Морской собор был построен за период с 1753 по 1762 г.
Собор и его колокольня, на мой взгляд, — самый прекрасный из Ленинградских ансамблей. Вообще эти места — собор, Никольский рынок, Крюков канал — Лукомский называл красивейшими в Петербурге. Мне они дороги еще и потому, что это — места моего детства.
Дорогой Алексей Иванович. Прилагаю стихотворение Тарковского памяти А. А. Оно напечатано в последнем сборнике его стихов, вышедшем в 74 г. Там, рядом, еще 3 — тоже ее памяти, они тоже хороши, но это лучше всех.
545
К письму приложено стихотворение А. Тарковского «Когда у Николы Морского…».
Я тоже очень люблю тот район Ленинграда, о котором Вы пишете. Я его помню. А вот не разгадаете ли одну загадку. В «Поэме без героя» (см. хотя бы сб. «Бег времени», где напечатана I часть) есть такие строки:
Вы ошиблись: Венеция дожей Это рядом…Речь идет о маскараде на Фонтанке — в Фонтанном Доме. Так вот, почему же рядом — Венеция дожей? А. А. знала историю Петербурга отлично и была чужда приблизительности. Я говорила со знатоками: рядом с Фонтанным домом существуют дома, построенные итальянскими архитекторами, но почему, все-таки, «Венеция дожей»?