Лабиринт миров

Гуляковский Евгений

— Он никогда не забывает обид, и мне теперь придется сменить охрану. А таблетки у тебя горькие, — совершенно непоследовательно закончила она. — Я понимаю, почему ты сердишься… Слишком много дел навалилось на меня здесь, — и я не могу уделять тебе много времени. Там, в Барнуде-2, все было иначе…

Откуда-то из бездонной глубины ее глаз на меня вновь повеяло былым очарованием. Вот только я никак не мог забыть чужого лица, которое на секунду заменило ее собственное.

— Перестань есть таблетки. Это же не леденцы.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Расскажи,

что с тобой произошло во время перехода, расскажи все, что произошло с той минуты, как мы с тобой расстались в Барнуде-2. И как можно подробнее. Это очень важно, поверь.

Почему-то она вновь стала волноваться, хотя причина на этот раз была мне совершенно непонятна.

— Ну то, что было во время самого перехода, я не помню… Когда я шагнула вместе с тобой в огненную воронку, мне было очень страшно. Я подумала, этот огонь обожжет нас, но он оказался совершенно холодным. И почему-то стало темно. Я больше не видела ни тебя, ни пустыни. Через какое-то время… мне трудно сказать, через какое именно, я вновь смогла рассмотреть окружающий мир. Он проступал словно из тумана, постепенно обретая четкость. Когда туман рассеялся, я оказалась в своем барнудском кабинете. В настоящем Барнуде. Вот, собственно, и все.

— Какое было число в день твоего появления?

— Какое число? — Почему-то она замялась, и ее волнение заметно возросло. — Почему я должна это помнить? С тех пор прошло больше двух недель. Кажется, это было двадцать пятого февраля. Зачем тебе это?

По крайней мере, она не пыталась соврать и, кажется, действительно не понимала, как много значит дата ее появления.

— Зачем? Затем, что я оказался в Барнуде на десять дней позже.

— Ну и что из того? Разумеется, мы не могли оказаться здесь в один день. Время в переходе идет наперекосяк.

Если она права, то кто же тогда был со мной в параллельном Барнуде все эти десять дней? Гифрон свободно управлял пространством и материей, но время оставалось ему неподвластно.

И то, что она назвала точную дату своего перехода, мне тоже не слишком понравилось. Коленскому она сказала, что не помнит ее… Почему? Вспомнила только теперь?

Видимо, она почувствовала, как сильно подействовало на меня странное поведение времени во время нашего перехода. Она всегда чувствовала оттенки моего настроения и легко могла предотвратить любую ссору в тех случаях, конечно, когда этого хотела. Как бы там ни было, совершенно неожиданно она сказала:

— Знаешь, Олежек, что-то с моей памятью случилось. После перехода я начала путать простейшие вещи, не помню многих людей из числа тех, с кем работаю вместе. — Она помолчала, и во время этой короткой паузы я заметил на ее глазах слезы. — Я даже свою маму не могу вспомнить, — прошептала она. — Нет, я ее, конечно, помню, но иногда мне кажется, что моей матерью была совершенно другая женщина.

— Расскажи об этом подробно. Это очень важно. Ты мне никогда не рассказывала о своей матери. Ты родилась здесь, в Барнуде?

— Конечно, я родилась здесь. Я не принадлежу к новым переселенцам, заполнившим наш

город за последние годы. Если бы я не была местным старожилом, я бы не смогла работать в мэрии. Отца я не помню, он оставил нас, когда мне не было и пяти лет. Мы жили вдвоем с мамой в рудничном поселке. Тогда еще «Феникс» не пользовался здесь такой властью, как сейчас. Это был самый обычный шахтерский поселок… Я помню маленький домик, в самом его центре…

Неожиданно она замолчала и закусила губу. Я заметил, как сильно она побледнела.

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Нет… Все в порядке… Но мне сейчас показалось, что никакого домика не было, что все это я придумала, чтобы заполнить страшную пустоту в своей памяти… Ты когда-нибудь видел испорченную голографию, когда на один и тот же кристалл снимают два снимка подряд?

— Ну и что?

— При проекции возникают сразу два наложенных друг на друга изображения. Сейчас, когда я рассказывала тебе о поселке, я вспомнила совершенно другой дом, безликий, серый, похожий на вокзал и на тюрьму одновременно. Он заслонил своей громадой маленький домик в шахтерском поселке. У детей, родившихся там, не бывает родителей… Но какое это имеет отношение ко мне?

Она уже почти не скрывала слез.

— Подожди. Сейчас не время плакать. Мы должны в этом разобраться. Ты имеешь в виду интернат?

Она лишь кивнула в ответ.

Из доставленных с Земли оплодотворенных яйцеклеток в интернате выращивали второе поколение колонистов, пришедшее на смену первому. Интернат продолжал действовать и по сей день, пополняя быстро убывающее население зидровской колонии. Но Лания не могла родиться в интернате. Земные генетики хорошо потрудились над отправляемыми в колонии зародышевыми клетками. Из них вырастали замечательные рабочие, не знавшие, что такое усталость и недовольство. Из них вырастали отличные проститутки для местных домов терпимости, но из них не вырастали заместители мэров и руководители сопротивления.

Конечно, бывали и исключения — однако все, кто родился в интернате, считались людьми второго сорта. Если бы Лания родилась в интернате, она никогда не смогла бы работать в барнудской администрации. Там всех людей тщательно проверяли, и не только по официальным документам. Я сам потратил немало времени на разработку инструкций для таких проверок. Федеральное правительство не хотело рисковать — в управление колоний не должны были попадать случайные люди. Тогда откуда у нее эти воспоминания?

Можно поверить в то, что она придумала для себя домик в шахтерском поселке, но никто не станет придумывать интернат в качестве места своего рождения. Почему я раньше не заинтересовался ее прошлым? Она не любила говорить о своем детстве. Она была вполне современной женщиной, и до сегодняшнего дня мне не было никакого дела до ее родителей.

Но теперь, после нашего возвращения из Барнуда-2, все изменилось. Слишком много разрозненных фактов слились в одно целое. Слишком явно из-под ее привычной внешности стало проглядывать лицо совершенно незнакомого мне, чужого человека…