Лабиринт Один: Ворованный воздух
Шрифт:
Новый писатель оказался непростым орешком для критики. Н.Степанов обманулся добычинским псевдобытописательством. Другие критики увидели в прозе Добычина тяжбу с эпохой. В 1931 году, в связи с публикацией второго сборника рассказов — «Портрет», О.Резник писал в «Литературной газете» (1931, № 10), в рецензии под названием «Позорная книга»:
«…Увечные герои и утопленники наводняют книгу… Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного мира, но, по Добычину, мир заполнен исключительно
Сборник «Портрет» больше чем наполовину состоит из рассказов предыдущего сборника, причем два старых рассказа здесь появляются под новыми названиями («Сорокина» становится «Дорианом Греем»; «Лешка» — «Матросом»). Из впервые напечатанных рассказов есть две-три малозначительные зарисовки, рассказ «Хиромантия» отчасти повторяет «Встречи с Лиз», однако в последних рассказах сборника («Пожалуйста», «Сад» и особенно «Портрет») чувствуется действительно нечто новое по сравнению с прошлой книгой.
Повествование теперь строится не по статическому принципу контраста, а по динамической модели контрапункта. Событие, стало быть, не «случается», а «длится», варьируется, развивается вперемежку с другими событиями.
В рассказе «Пожалуйста» тема болезни и смерти козы соседствует и переплетается с темой сватовства. Само же сватовство гротескно монтируется с темой времени. Добычин предлагает свой вариант лозунга «Время — вперед!», который в его рассказе развивает будущий жених — «в котиковой шапке и в коричневом пальто с барашковым воротником»:
«— Время мчится, — удивлялся гость. — Весна не за горами. Мы ужеразучиваем майский гимн.
сестры, —
посмотрев на Селезневу, неожиданно запел он, взмахивая ложкой. Гостья подтолкнула Селезневу, просияв.
наденьте венчальные платья,
путь свой усыпьте гирляндами роз…»
Все это еще пока — дурная самодеятельность. Селезнева в растерянности. Она из вежливости поддакивает, но
«гость не нравился ей. Песня ей казалась глупой.
— До свиданья, — распростились наконец».
Коза у Селезневой умерла — жених нагрянул снова. Видно, он учительствует:
«в школу рановато, дай-ка, думаю…»;
видно, за ним будущее, и, наверное, он добьется своего, сломает сопротивление, восторжествует:
«— Ну, что же, — оттопырил гость усы: — Не буду вас задерживать. Я, вот, хочу прислать к вам женщину: поговорить.
— Пожалуйста, — сказала Селезнева».
«Сад» заполнен неологизмами эпохи — они как бы сами по
гудками встречен день. Трудящиеся…
«Портрет», в сущности, уже не рассказ, а подготовка к роману. Впервые от объективного повествования Добычин переходит к повествованию от «я» героя, причем в «Портрете» это девичье «я», то есть подростковый взгляд, неизбежно остраненный и свойственный будущему роману.
«— Вы чуждая, — сказала Прозорова, — элементка, — но вы мне нравитесь.
— Я рада, — благодарила я».
Нетрудно понять злобу О.Резника: у Добычина получил в 1931 году право на голос «чуждый элемент», да еще милый, да еще по-девичьи влюбленный, не кто-нибудь, а дочь врача.
Эпоха отменила все чудеса, чтобы самой стать чудом. Даже магия обязана быть научной. Как не вспомнить М.Булгакова, читая в «Портрете»:
«Али-Вали отрезал себе голову. Он положил ее на блюдо и, звеня браслетами, пронес ее между рядами, улыбающуюся.
— Не чудо, а наука, — пояснил он: — Чудес нет».
О.Резник свел конфликт Добычина с миром к конфликту с эпохой. Ему показалось, что «зловоние, копоть и смрад» составляют у Добычина именно «печать эпохи»… Добычин, в самом деле, шел против течения. Он не только не скрывал своих сомнений, но, по сути дела, ставил сомнение в центр своих философских раздумий. Он думал, что оправдается честностью: его «беспристрастный» взгляд послужит эпохе, явится как бы предостережением против излишне оптимистического представления о человеческой природе. Но эпоха была охвачена энтузиазмом жизненного переустройства. На этом фоне Добычин действительно выглядел белой вороной; его спокойная бестенденциозность казапась пределом пессимизма и негативной тенденциозности. Стилистические нюансы не играли никакой роли. Добычин был решительно вытеснен в маргинальный пласт «несвоевременной литературы».
Но он не сразу сдался. Он не перестал писать и даже печататься, о чем свидетельствует его роман «Город Эн».
Не исключено, что «Город Эн» был последним «формалистическим», с точки зрения официозной критики, романом, проскочившим в печать буквально накануне начала повсеместной борьбы с «формалистами» (известнейшая статья «Сумбур вместо музыки» появилась в «Правде» в январе 1936 г.). Неудивительно, что реакция на свежий образчик «формализма» была особенно уничтожающей и уничижающей:
<