Лабиринт памяти
Шрифт:
Гермиона не верит своим ушам, видя, как Драко наступает на Мишель, а та испуганно пятится.
— Но Драко, я же… Я просто любила тебя! А ты… Как ты мог позариться на… неё? Она же…
— Заткнись немедленно, твою мать! — кричит Драко и молниеносно выхватывает палочку, направив её прямо в лицо Мишель.
Он выглядит разъярённым.
Гермиона не осознаёт, как её рот слегка приоткрывается, а брови ползут вверх от изумления, но видит точно такое же выражение на лице Мишель.
— Ох, так значит… вы вместе, — опасно мягким тоном начинает Мишель, метнув в Гермиону полный отвращения взгляд. — Значит, вот кто
Холодный смех разносится по пустому коридору, и Гермиона чувствует, как внутри всё сжимается в ужасе от осознания: Драко молчит.
Видимо, это замечает и Мишель, потому что её смех стихает, а в глазах расцветает искреннее изумление.
Ещё никогда тишина не была столь невыносимой, как в этот миг.
— Что? Значит это пра…
— Пошла вон! — срывается Драко и бросается к Мишель, но та, взвизгнув, разворачивается и бежит прочь. Она останавливается, лишь когда понимает: Малфой больше не преследует её.
Он выглядит абсолютно сломленным.
— Я отомщу тебе, Драко. Клянусь, я отомщу вам обоим! Чтоб вы подавились своей лю…
Последнее слово заглушает вопль Драко, и жёлтый луч врезается в стену, где только что стояла Мишель, скрывшаяся за поворотом.
Гермиона наблюдает, как Малфой прерывисто дышит, опустив плечи и голову, и она боится даже пошевелиться. В её голове просто не укладывается то, что произошло, то, что она услышала.
Это что-то настолько огромное, всеобъемлющее, кричащее, от чего она моментально чувствует себя беспомощной и такой ранимой, что кажется — любое слово, любой неправильный взгляд или жест окончательно уничтожит её.
И всё потому, потому что это…
— Это правда? — тихо спрашивает Гермиона, сглатывая ком в горле.
Она делает несколько шагов, всё ближе к пропасти. Драко молчит и не двигается, и Гермиона понимает — он стоит на самом краю.
— Драко, ответь мне, — с мольбой говорит она, подходя почти вплотную к нему. Её рука поднимается и нерешительно замирает в сантиметре от его плеча, когда он угловато разворачивается и тяжело смотрит на неё.
— Ты уверена, что хочешь знать ответ? — хриплым голосом интересуется он, и Гермиона шумно вздыхает, замечая, как блестят глаза Малфоя.
Она смотрит на него, как заворожённая, понимая, что своим ответом способна бесповоротно разрушить что-то.
Она понимает, что, скорее всего, делает ошибку, отвечая:
— Да, я хочу знать.
Драко горько усмехается и качает головой.
— Ты же и так уже знаешь. Зачем тебе это слышать, Гермиона?
Он впервые называет её по имени, и с её телом происходит что-то невероятное: его охватывает то ли трепет, то ли ужас, и Гермиона осознаёт: сейчас тот миг, когда они с Драко оба обнажены друг перед другом, когда их чувства, запрятанные глубоко внутри, вывернуты на поверхность, выброшены на берег отчаяния, и лишь от них двоих зависит, будут ли они жить.
— Скажи, — еле слышно просит она, занося ногу над пропастью, впервые не боясь упасть.
И Драко долго смотрит на неё, будучи совершенно уязвимым, прежде чем беспомощно выдыхает:
— Я люблю тебя.
И тогда они вместе падают, понимая, что теперь уже абсолютно точно не за что держаться.
Им уже не спастись, потому что Гермиона молчит, но всем сердцем вкладывает в поцелуй своё «Я тоже».
*
Она
Гермиона на распутье, и она, согреваясь в объятиях Драко, утыкаясь ему в шею, почти каждую ночь безмолвно молится, чтобы получить хоть какой-то намёк, ответ на вопрос, что делать дальше.
И она получает, вот только совершенно не то, что ожидает.
До выпускного вечера остаётся всего несколько дней, и она как раз задумчиво выбирает, что ей надеть, чтобы понравиться Драко, когда в окно стучится чёрная, как смоль, сова.
Уже один её вид не сулит ничего хорошего, но Гермиона убеждает себя, что ошибается. Её руки дрожат, когда она разворачивает письмо и начинает читать:
«Уважаемая мисс Грейнджер! До меня дошли слухи, что мой сын имел неосторожность завязать с вами отношения, оскверняющие репутацию нашей семьи. Думаю, нет смысла напоминать Вам, что испокон веков род Малфоев славился чистотой крови, а потому поведение Драко абсолютно неприемлемо. Однако я могу понять его, как мужчину: если женщина хитра и делает всё, чтобы соблазнить — легко поддаться, особенно в такой сложный период. Я могу предположить, что Драко вряд ли прислушается к моим словам, а потому решил написать сразу Вам в надежде, что Вы примете верное решение и прекратите портить жизнь моему сыну, как, впрочем, и себе самой. В противном случае, мне придётся поставить в известность о сложившейся ситуации мистера Поттера, а лучше — кого-то из членов семьи Уизли. Вы же наверняка утаили от них свой маленький грязный секрет?
Думаю, самым лучшим выходом будет Обливиэйт. Не хочется, чтобы Драко помнил об этой позорной связи, как не хочется, и чтобы кто-то из моих друзей, представляющих интересы нашей семьи, провёл с ним воспитательную беседу. Страшно подумать, чем это может закончиться.
Надеюсь на Ваше благоразумие, мисс Грейнджер.
С наилучшими пожеланиями,
Люциус Малфой».
Пергамент летит на пол, а Гермиона, закрыв рот колотящейся рукой, громко всхлипывает и в ужасе делает пару шагов назад.
Нет.
Нет. Нет. Нет!
Она не сможет, не сможет это сделать!
Но факты, слова, всё ещё звучащие в голове, говорят о том, что она должна.
И Гермиона плачет, зло смахивая на пол вещи, разбивая, круша, ломая, а затем беспомощно оседает на пол и кричит так отчаянно, как будто кто-то на живую отрывает часть её сердца, не заботясь об обезболивании.
Она слышит стук и обеспокоенный голос Джинни за дверью, но решается открыть только спустя пять минут.
— Что случилось? — испуганно спрашивает та, вваливаясь в комнату, а Гермиона, всхлипывая, просто дает прочитать письмо.