Лабиринт смерти (сборник)
Шрифт:
Я кивнул.
— И я увижу, как Сэм Барроуз купит его! Это единственная моя цель. С настоящего момента все, что я делаю и думаю, будет подчинено Сэму Барроузу.
Если б я и хотел посмеяться над ее словами, то мне достаточно было взглянуть на ее лицо, чтоб передумать. Оно казалось таким открытым и несчастным, что у меня защемило сердце. Я снова молча кивнул. Всю дорогу, что мы ехали к доктору, Прис расписывала мне свою будущую жизнь, как там все будет прекрасно. Все это смахивало на какую–то безумную причуду, всплывавшую на поверхность
— Прис, — сказал я, — по–моему твоя проблема в том, что ты излишне рациональна.
— Вовсе нет. Любой тебе скажет, что я поступаю в соответствии со своими чувствами.
— А я скажу, что ты во всем руководствуешься своей железобетонной логикой. И это ужасно. От подобной привычки надо избавляться. Я б на твоем месте попросил доктора Хорстовски помочь тебе стать нелогичной. Ты живешь так, будто твоя жизнь управляется безукоризненными геометрическими доказательствами. Так нельзя, Прис. Расслабься, будь помягче. Почему бы тебе не сделать что–нибудь просто так, без всякой цели. Понимаешь? Будь неосторожной, дурачься. Ты, например, можешь сейчас не везти меня к доктору. Вместо этого высади где–нибудь перед чистильщиком обуви, и у меня будет отличная пара начищенных ботинок.
— Твои ботинки и так сияют.
Вот видишь, ты все время пытаешься быть логичной! А что, если остановиться на первом попавшемся перекрестке, бро сить машину, зайти в цветочный магазин. И купить цветов, и бросать их а проезжающие машины.
— И кто будет платить за цветы?
— А мы украдем их. Просто возьмем и сбежим.
— Дай–ка подумать.
— Да не надо думать! Неужели ты никогда не крала за все детство? И ничего не сломала? Какую–нибудь общественную собственность, например, уличный фонарь?
— Я как–то украла конфету в аптеке.
— Давай сделаем это снова, — загорелся я. — Снова станем детьми. Найдем какую–нибудь аптеку, стащим конфету из тех, что по десять центов штука. А потом присмотрим укромное местечко, например, на лужайке, сядем и съедим ее.
— Ты не можешь. У тебя разбиты губы.
Я попытался говорить разумно и осторожно:
— Хорошо, признаю. Но ты–то можешь. Разве нет? Признай и ты тоже. Ты можешь прямо сейчас зайти в аптеку и проделать все это, пусть без меня.
— А ты придешь?
— Если хочешь. Или я могу ждать тебя с запущенным мотором и умчать в ту же секунду, как ты появишься.
— Нет, — сказала Прис, — лучше ты войдешь в аптеку со мной и все время будешь рядом. Ты можешь мне понадобиться, например, подсказать, какую конфетку взять.
— Отлично, пойдем.
— А какое наказание за такие дела?
— Вечная жизнь.
— Ты шутишь?
— Нет, я сказал именно то, что имел в виду. — Я был совершенно серьезен.
— Ты смеешься надо мной, я вижу. Разве я такая смешная?
— О, боже! Нет.
Но
— Ну, конечно, я же всегда была доверчивой, и ты это знаешь. Мне даже в школе придумали кличку — «Путешествия Легковера».
— Пойдем в аптеку, Прис, — просил я. — Позволь мне доказать тебе, позволь спасти тебя.
— Спасти от чего?
— От неизбежности твоего разума.
Она колебалась. Я видел, как эти чертовы вопросы душили ее: как поступить и какова будет расплата за ошибку. Наконец она обернулась ко мне без улыбки и произнесла:
— Луис, я верю, что это был не розыгрыш с аптекой, ты не стал бы смеяться надо мной. Ты можешь меня ненавидеть и, я думаю, ненавидишь за некоторые вещи, но издеваться над слабым не в твоих привычках.
— Ты не слабая.
— Нет, Луис, именно слабая. Тебе просто не хватает чутья, чтобы понять это. Но, может быть, так и лучше. Вот у меня все по–другому: есть чутье, но это не делает меня хорошей.
— Чушь, — заявил я. — Завязывай со всем этим, Прис. Я понимаю, у тебя сейчас депрессия по поводу окончания работы над Линкольном. Временный простой, и как все творческие люди ты это переживаешь…
— Приехали, — констатировала Прис, притормаживая у клиники.
Доктор осмотрел меня и решил, что вполне можно обойтись без швов. На обратной дороге я уговорил Прис остановиться у бара. После всех переживаний мне просто необходимо было выпить. Ей же я объяснил, что мы должны отпраздновать окончание работы — такова традиция. Благо повод более чем достойный: наблюдать рождение Линкольна — это великий, может, величайший момент в жизни. Хотя при всем своем величии это событие несло также оттенок какой–то угрозы, мало подвластной нашим усилиям.
— Мне только одно пиво, — сказала Прис, пока мы пересекали улицу, направляясь к бару.
Я так и сделал: заказал пиво для дамы и кофе «по–ирландски» для себя.
— Ты, я смотрю, здесь как дома, — заметила Прис. — Должно быть, проводишь кучу времени, ошиваясь по барам?
— Слушай, я все хочу у тебя спросить, — сказал я ей. — Ты действительно так плохо думаешь о людях, как показываешь? Или просто говорищь так, чтоб задеть побольнее? Потому что если…
— А ты как считаешь? — ответила вопросом на вопрос Прис.
— Не знаю.
— Ну, и в любом случае, какое тебе до этого дело?
— Ты удивишься, но меня интересует все, что касается тебя. Самые мельчайшие подробности.
— С чего бы это?
Ну, начать с того, что у тебя совершенно очаровательная история. Шизоид к десяти годам, к тринадцати — обладательница навязчивого невроза, в семнадцать ты стала полноценным шизофреником под наблюдением Федерального Правительства. На сегодняшний день почти излечилась и вернулась в нормальное человеческое общество. И при том все еще… — тут я прервался. Все перечисленные животрепещущие подробности не объясняли главной причины. — Все это ерунда. Просто я влюблен в тебя, Прис.