Лабиринт
Шрифт:
— Я такими пустяками не интересуюсь, — возмутился Пупонин, сделав упор на местоимении «я».
— Ну да, — согласилась Олимпиада Эдуардовна, в свою очередь издевательски ухмыляясь, — научный коммунизм для тебя пустячки, конспект ты не сдал, ты узнаешь будущее по гаданию на руке…
— А что, — уже валял дурака Пупок, — разве у призраков есть будущее? Ну, побродил призрак по Европе, так я тоже черт-те где брожу, иногда и сам не припомню…
Класс просто стонал от хохота, извергая бурлящие, свистящие, клокочущие звуки, а кое-кто,
— Можно выйти? — робко спросил Гвоздик, Слава Гвоздев, поднявшись из-за парты и переминаясь с ноги на ногу.
— Отставить разговоры! — приказала Олимпиада Эдуардовна.
Гвоздев пожал плечами и без разрешения устремился к двери.
— Вернись! — вдогонку скомандовала завуч.
— Но он же ноги ошпарит, — изображая смущение, фыркнула Вика.
— Семушкина, от тебя я такого не ожидала, ты, кажется, староста, — напомнила Семушкиной завуч. — Ты не заботилась, чтобы в вашем безобразном классе все сдали конспект по «Манифесту»?
— Ну, разумеется, — старательно изображая покорность, подтвердила Семга. — В нашем классе конспект сдали все.
— Не все! — шаря по журналу, определила Олимпиада Эдуардовна. — Пупонин и Гвоздев не сподобились. Потому Гвоздев и сбежал. Вернуть его!
Но Гвоздев уже и сам возвращался в класс, и его спокойное лицо выражало явное удовлетворение.
— Почему до сих пор не сдал конспект? — прогрохотала Олимпиада.
— Я болел, — тихо пояснил Гвоздев.
— Много стал врать! — Завуч уже не могла остановиться.
— Да не вру я, — невозмутимо возразил Гвоздев. — Я принес справку от врача. Вам отдать?
— А конспект принес? Конспект можешь сдать? — Сидоренко приободрилась, не сомневаясь в отрицательном ответе.
— Он у вас на столе с начала урока. — Ничто и никогда не могло вывести Гвоздева из равновесия.
Олимпиада Эдуардовна перевела взгляд на учительский стол, и действительно обнаружила там тетрадку Гвоздева. Она открыла ее и с явным любопытством углубилась в чтение.
Класс замер в ожидании. Только Пупонин, продолжая ерзать, вдруг приподнялся над партой, сделал несколько взмахов руками, будто крыльями, и тихонько прокукарекал. Но его выступление не оценили. Со всех сторон на него зашикали, предвидя более яркое представление, и предвидение это оправдалось.
— Гвоздев! Выйди к доске и прочитай всем, что ты написал, — распорядилась завуч вдруг увядшим голосом.
Гвоздев смиренно направился навстречу своей судьбе.
— Читай, — велела Олимпиада Эдуардовна, и в ее глазах застыла скорбь.
Гвоздев неспешно принял из рук Сидоренко свою тетрадь и монотонно прочитал написанное:
— «Пролетарии всех стран не соединились. Капитализм не загнил социально, напротив, социализм загнил капитально. В этом его преимущество.
Горбачев думает, что виноват во всем Брежнев, Брежнев ссылался на ошибки Хрущева, Хрущев разоблачил вождя народов Сталина, а Сталин уверял всех,
Выплеснув на бедную голову Олимпиады Эдуардовны гремучую смесь шутовства и отчаяния, почерпнутого в сочинениях писателей-юмористов и расхожих анекдотах, Слава Гвоздев понурил голову.
— Завтра же пусть придут родители! — вконец сорвав голос, прохрипела завуч и схватилась за горло.
— Родители придут, — сразу согласился Гвоздик. — Коммунизм не придет.
— Почему это? — вознегодовала Олимпиада Эдуардовна, хотя совсем уже потеряла способность говорить.
— Потому что Маркс в своей теории не учел особенностей человеческой натуры. Человек порочен от рождения. Он стремится к деньгам, к собственности, об этом уже пишут, — равнодушно произнес Гвоздик, удивляясь, что его учителю неизвестно то, что ему давно ясно.
— Хорошо, — примирительно сказала Олимпиада Эдуардовна, обессилев в сражении с классом, хотя для нее ничего хорошего в том, что коммунизм не придет, не было. До недавнего времени Сидоренко к тому и была призвана, чтобы ее ученики изучали «Манифест Коммунистической партии» и знали назубок учебник истории, так некстати устаревший за короткое время. — Вы должны научиться конспектировать.
Вялое пояснение Олимпиады Эдуардовны не вызвало энтузиазма у ее учеников, и она сделала последнее усилие, чтобы вернуть класс в русло урока:
— Семушкина, иди к доске и расскажи нам о признаках революционной ситуации, предшествующей революции 1848 года во Франции.
Семушкина одернула форму и, покачивая бедрами, двинулась к учительскому столу.
— Значит, так, — сказала Вика, устремив к Олимпиаде Эдуардовне свой утиный носик и помогая себе руками. — У революционной ситуации три признака: верха не могут управлять по-старому, низы хотят жить по-новому, повышается революционная активность масс…
Сидоренко одобрительно кивнула:
— Приведи примеры.
— Ну… — Вика сморщила лоб, делая вид, что задумалась… — Ну, разразился кризис… Появилась безработица… Заработная плата снизилась… Налоги возросли… Люди вышли на улицу, стали громить лавки, бить стекла…
— А у нас еще и морды, — неожиданно ворвалась в Викин ответ до сих пор не проронившая ни слова Арина Васильева, — но не правительству, а друг другу.
— Вот дура! — в сердцах вырвалось у Семушкиной, и чтобы сгладить впечатление от своей несдержанности, которую она тщательно скрывала от учителей, Семга всем корпусом повернулась к Олимпиаде Эдуардовне, выражением лица и жестами вызывая сочувствие. — Меня перебили. Я не успела сказать еще, что тайные общества призывали народ к восстанию… Перепуганный король объявил об отставке правительства, но массы уже вышли на баррикады…