Лабиринты времени. Антология русской альтернативной истории
Шрифт:
Но все русские князья так или иначе обращались к татарам…
Поэтому Дмитрий находил себе оправдание в том, что поступает так не ради собственной власти, а исключительно для того, чтобы покончить с княжескими междоусобицами, которые разоряют Русь не меньше, чем набеги татар. Он, великий князь Дмитрий Михайлович, хочет того же, чего желал его отец, великий князь Михаил Ярославич – объединить Русь и скинуть татарское ярмо!
Но для этого нужно было убедить татар, что он покорен их воле. Убедить хана, что только он, Дмитрий,
Так нужно – во имя будущей свободы русской земли!
И он завещает так поступать своему сыну, который тоже станет великим князем – Дмитрий сделает всё, чтобы тот получил ордынский ярлык. Великокняжеский титул не должен уйти из тверского дома рода Рюрика!
Но уже если не сын сына, то его внук станет великим князем не по воле Орды, а по праву рождения. Так будет. Так должно быть. Рано или поздно чужеземное иго будет свергнуто!
Дмитрий обвел взглядом татарских воинов. Вспомнил, как зовут старшего, который снова чуть усмехнулся – Чугрым.
Татарский сотник. Сильный, бесстрашный, он всегда первым бросался в битву, словно не боялся смерти. Первым залез и на стены объятой огнем Москвы…
– Я выполнил волю великого хана, – громко сказал Дмитрий, глядя в глаза Чугрыму. – Вы доставите пленника великому хану?
Чугрым чуть кивнул. Он не хотел снисходить до разговора с русским князем, за которым великий хан велел вести наблюдение днем и ночью.
Юрий побледнел, прошептал:
– Пощади меня, брат! Убей сам недостойного брата своего, но не отдавай на суд татарам…
– Ты мне не брат! – спокойно ответил Дмитрий, хотя в его глазах пылал огонь.
Великий князь уже получил прозвище Грозные Очи, и все враги трепетали от одного его взгляда.
– Великий князь! Пощади! Будь милосердным…
Дмитрий ничего не ответил – он быстрым шагом направился к своей дружине.
Но, пройдя треть пути, все-таки остановился. Оглянулся. Увидел грязное лицо князя Юрия, его спутанные волосы, испуганные глаза. И усмехнулся, поняв, как тот сейчас жалок в своем желании жить.
– Не я обманул великого хана, – громко сказал он, чтобы его слова все слышали – и русские, и татары. – Пусть он решает, жить тебе или умереть…
И, отвернувшись, снова быстро пошел к дружине.
И неожиданно ему в голову пришла мысль: а ведь если бы он, Дмитрий, оступился – Юрий поступил бы с ним точно так же! Тоже отдал бы татарам на расправу. И даже если бы Дмитрий не был ни в чем виновен – останься у Юрия ханский ярлык, московский князь нашел бы способ расправиться с ним, если бы тот встал у него на пути! Юрий радел о Москве точно также, как Дмитрий – о Твери. Оба хотели возвыситься над другими князьями, и сделать стольные грады своих княжеств сердцем единой Руси.
«Мы с ним одинаковы, – подумал Дмитрий. – И наши деяния, наши поступки, схожи. Потому что мы – братья, из рода Рюрика. И цель у нас одна, и идем мы в одну
Дмитрий остановился, сжал рукоять меча. Великому князю хотелось оглянуться, чтобы в последний раз увидеть своего врага и брата.
Но он еще сильнее стиснул меч – так, что побелели костяшки пальцев.
«Что сделано – то сделано. Мы идем одним путем, и не всегда праведным. Но Господь все видит, и каждый из нас в свой час ответит перед Ним за свои грехи…»
Дмитрий дошел до дружины, вскочил на коня.
Пора было возвращаться домой – он очень долго отсутствовал в родной Твери. Два долгих года провел в боях и походах…
И они еще сильнее закалили его, превратили в стального воина, который не боялся смерти. Слава о нем, Дмитрии Грозные Очи, уже летела по всей Руси, и многие князья покорились ему, уже признали старшим.
А самое главное, Азбяк был уверен в его преданности.
Отъехав от сожженной Москвы, Дмитрий после недолгих раздумий повернул не на северо-запад, к Твери, а на восток – к Владимиру.
Он должен был встретиться с Митрополитом.
И великий князь верил, что на этот раз он убедит его перебраться в Тверь.
4–8 ноября 2018
Дмитрий Володихин
Слишком человеческое
Опель застрял в километре от деревни. Лужа, огромная как плац гарнизонной гауптвахты, обступила машину со всех сторон. Впереди – топь, глубина. По бокам – хляби, не ведающие различия между водой и твердью. Позади – раствороженная дорога, и по ней опель медленно-медленно пятился на сушу, пытаясь напугать грязевую стихию утробным рыком.
– Ханс, не выдержит.
Ханс прикусил губу, сощурил глаза. Ханс мертвой хваткой вцепился в баранку. Ханс не ответил.
– Не выдержит, камрад!
– Заткнись.
И славянская грязь отпустила хорошую, на совесть сработанную немецкую машину.
– Что теперь, Вилли? Где твой деревенский самогон?
Единственный пассажир задумался. Да, самогон – единственное, что здесь умеют делать, как надо. И у него был один-единственный шанс уговорить Ханса подвезти его в эту глушь. Но вот не добрались они чуть-чуть, какой конфуз!
С другой стороны, Ханс не увидит всего этого, а значит, никому ничего не расскажет. Так даже лучше. В сущности, Вилли приготовился терпеть насмешки. Деревенщина. Колхозник сиволапый! То, зачем он сюда приехал, ст'oит малой толики терпения.
– Полчаса туда, полчаса обратно. Час там. Полтора в худшем случае. Потерпи.
Водитель кивнул.
Вилли вышел из машины. Моментально озябнув, поднял воротник. Поморщился: надраенные юфтевые сапоги ушли в грязь по голенище. На черных форменных штанах повисли капельки коричневой жижи.