Лабораторные условия
Шрифт:
А потом, наконец, все схлынуло – пелена воспоминаний, как обгоревшая кожа, сползла с Ковальски, и стало возможным вздохнуть свободно. Он и вздохнул – когда вообще смог дышать после того, как Рико истерзал его, заменив на время весь прочий мир одним собой. Теперь для полного расслабления не доставало лишь одного. Лейтенант потянулся осторожно, чтобы не потревожить подрывника рядом – тот по привычке перекинул руку через его тело, и лежал, уткнувшись лбом в худое плечо. Он глубоко дышал, жадно обоняя чужой запах, и, кажется, был способен так и придремать. Периодически он снова и снова оглаживал человека подле себя, будто все так же хотел убедиться, что тот никуда не ушел, а быть может, норовя продлить ощущения, вызвать к жизни хотя бы тень того, что между ними только что было. Ковальски, двигаясь все так же осторожно, немного сменил позу, и Рико, не открывая
Рико держал сигару – зачастую, тривиальную parejo, то есть прямую - зубами, будто собираясь отгрызть кусочек, и от этого его лицо приобретало выражение какого-то недовольства, а то и пренебрежения. Полузакрыв глаза, он сейчас напоминал – как, пожалуй, и многие люди в его ситуации и положении – сытого кота. Банальное сравнение, но ничего иного лейтенанту в голову не шло. Он сам ничего в сигарах не понимал – разве что отметил некогда, что эта привычка подтверждает их со Шкипером подозрения, будто их сослуживец вполне может происходить родом из Латинской Америки. Его смуглая кожа и жесткие волосы так же свидетельствовали в пользу этой версии. В свое время Ковальски пытался сделать подборку фактов, изучив то, что осталось от мотоциклетной куртки, однако кроме нашивки «1%» там ничего уже было не разобрать – ни на верхнем рокере, ни на нижнем. А «1%» это - скорее всего, но не обязательно - или одиночка или отщепенец, живущий пусть и по законам, но вне общества байкеров. Познакомившись с Рико поближе, лейтенант пришел к выводу, что «1%» в его случае мог означать и просто бунт против всего, что его окружало – кажется, ничто на свете Рико не любил так, как бунт и хаос.
Глаза Рико поблескивали в полутьме, когда он следил за лейтенантом: тот держал тонкую самокрутку в длинных, почти голубоватых пальцах, как держат нечто не очень знакомое и хрупкое. Он любил эти руки. Любил смотреть, любил чувствовать, любил благодарить за то, что переживал в их обществе: брать за запястье и добираться горячим ртом до чувствительных участков, заставляя Ковальски переставать ощущать что угодно кроме этих ласк. Эти руки избавляли его от мучений, если подрывнику случалось попасть под шальную пулю - как избавили и сегодня, несколькими часами ранее. Эти руки, всегда осторожные, давали ему бесценную нежность. И они держали его – даже когда он сам не мог держать себя в собственных.
Тем часом, лейтенант медленно затягивался, и медленно же выдыхал, норовя, как он это всегда и делал, пустить дым по стенке – стенке, до которой был еще добрый метр с гаком. Обычно Ковальски лежал именно возле нее, чтобы иметь возможность спокойно курить под вытяжкой – это происходило пусть и нечасто, но все же имело место быть. Можно было сколько угодно себя оправдывать, однако он сам всегда знал правду: такая жизнь не всегда ему по зубам. Не то, что Шкиперу или Рико, которые, кажется, и родились в военной форме. И иногда, когда обилие экстремальных, требующих моментальной реакции событий очень уж отравляли Ковальски существование, как, например, сегодня – иногда он устраивался ненадолго под вытяжкой. Рико отнесся к открытию с завидным спокойствием – принюхался в первый раз изучающее, фыркнул, но смолчал. Вытяжка была Ковальски - с тем темпом жизни, какой они вели - нужна примерно раз в две недели, стараниями Рико этот срок часто растягивался, но иногда случались такие дни, как сегодня.
Окружающие обычно придерживались того мнения, что лейтенант не подвержен вредным привычкам, и мнение это проистекало оттого, что оный лейтенант не предавался никаким порокам на людях, если не принимать за порок склонность все анализировать и загонять в научные рамки.
Судя
– Я, кажется, ясно выразился: никакого! Чертова! Табака!
– Это и не табак, - немедленно осведомил лейтенант обладателя голоса, в котором без труда признал командира. Шкиперу потребовалось немного времени, чтобы осознать сказанное. Наконец, не то удивленно не то осуждающе, он выговорил, изучив все открывшиеся ему детали:
– Боже, да у вас тут притон…
Лейтенант поискал было глазами пепельницу, но не нашел и решил махнуть на тонкости политеса рукой – чего уж там, смысл спешно избавляться от улик, будучи пойманным на горячем. Между тем, до Шкипера только еще доходил весь масштаб приключившегося в этих стенах ночью события. Он, медленно оглядываясь, приметил и брошенные на столе карты, и недопитую бутыль, позабытую Рико на полу, а после снова опустил глаза на обоих подчиненных, рассмотреть которых толком мешали облачка дыма, что он то и дело разгонял у лица рукой. Первая его реакция не заставила себя ждать – совсем, правда, не такая, на которую рассчитывал лейтенант – однако и вторая была не лучше:
– Ковальски, ты куришь?!
Ученый едва не рассмеялся. Это прозвучало так, словно ему двенадцать, и строгий учитель поймал его за углом школы. Но он напомнил себе, что перед ним Шкипер, а Шкиперу от своего лейтенанта нужны прямые, полные и точные ответы на поставленный вопрос, а иначе грош цена такому лейтенанту.
– В строгом смысле слова нет, - отозвался он обстоятельно. – Если ты подразумеваешь зависимость.
– Если человек что-то курит, это уже зависимость!
– Неа, - расслабленное, ленивое словцо слетело с губ раньше, чем его успело отпихнуть локтем строгое и корректное «нет, не совсем так». Фактически, Ковальски не грешил против истины. Он не был зависим – если говорить о физической зависимости – от курения. Досконально зная механизм воздействия, он, в принципе, мог бы обойтись и лекарствами, но глотание таблеток от курения отличается скоротечностью процесса. Психологически ты не успеваешь осознать, что делаешь. Конечно, можно было еще применить специальную еду – он знал, в каких местах города подают бисквиты с такой начинкой – но в еде дозировку толком не проконтролируешь.
Шкипер молчал долго. Кажется, он все еще осознавал сказанное и примерял на действительность.
– Господи, - наконец вырвалось у него. – Это просто анекдот какой-то… и тот никому не расскажешь, потому что мне некому рассказывать анекдоты, кроме вас, а вы прямые участники… Вы, прости… Что тут делали? – он быстро обернулся на операционный стол, над которым все так же безмятежно горела сороковаттная лампочка, дававшая скупой круг мутного желтоватого света. Хватало его точнехонько для того, чтобы превратить тот угол лаборатории в агитационный плакат о вреде подобного образа жизни. Затем взгляд его метнулся опять к основательно разворошенному лежбищу, и осуждающе изучил двух не обремененных одеждой, курящих, считай, «в постели», мужчин.
– Ты проиграл Рико в карты, - отметил Шкипер расклад на столе, - с горя выпил, и вы…
Лейтенант снова затянулся. Знал, что подобное командира взбесит, но не смог отказать себе в этом. Видимо, в его гороскопе (в который первый лейтенант не верил) сегодня был назначен день потрясений. Отказываться же от допинга перед заведомо неравным соревнованием – а бодание с таким танком, как Шкипер, определенно можно отнести к подобным – было бы попросту нелогичным.
– Почему тебя это так интересует?.. – мирно вопросил он, выдохнув. Шкипер глухо зашипел. Звук этот привел в себя Рико – появление командира само по себе его не тронуло, однако проявляемое им недовольство заставило вдруг встрепенуться, приподнялся на локте, вскидывая голову, будто застигнутому за чем-то неположенным. И Шкипера, наконец, прорвало.
– Вы два треклятых… - Он вовремя оборвал себя, вспомнив, что за стеной спит – если еще спит - Прапор, а при Прапоре они старались держать себя в руках.
– Как вы… Что вам только в голову взбрело… У меня в мозгах не укладывается!.. Вы по пъяни?!
– Шкипер, - лейтенант слегка поджал губы. – Прости, что так грубо, но иди к черту.
– Я так смотрю, кому-то не хватает в жизни гауптвахты? – сузил глаза тот.
– А я не на дежурстве, - ученый, наконец, приметил пепельницу, и стряхнул над ней с кончика сигареты серый легкий пух пепла. – Имею право делать, что считаю необходимым. А вот ты сейчас суешь нос в чужую частную жизнь.