Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви
Шрифт:
– А то ты не знаешь? Винни-Пух!
– А?
Жора, которого сегодня пробило на частушки, объяснил:
По деревне ходит слух:
Винни-Пух е…т старух!
Тетю Дашу, тетю Глашу
И еще каких-то двух!
Егоровна хмыкнула.
– Да вы с ума посходили все, что ли? – рассвирепела Сапрыкина. – Там, может, маньяк какой прячется!
– Сексуальный, – радостно предположил Жорик.
– Херальный! Ты мужик или нет? А ну, давай быстро!
И Сапрыкина, схватив Жорика за шиворот, швырнула его к зловещей и таинственной дверце.
С трудом удержавшись на ногах, Жорик обернулся, послал Маргарите издевательский воздушный поцелуй и
Поднявшись и разозлившись, Жорик схватил прислоненный к стенке бани черенок лопаты и заорал как резанный Высоцкий: «Граждане бандиты! С вами говорит капитан Жеглов! Сопротивление бесполезно! Я сказал – Горбатый!» – сопровождая каждый рык громким ударом черенка о хлипкие стены и дверь баньки.
«Вот дурак-то! Щас переломает все», – подумала Егоровна, но сказать ничего не успела.
Потому что после крика: «Вихрь-антитеррор!», сопровождаемого особо лихим и сокрушительным ударом, воцарилось неожиданное безмолвие.
– А там, блин, шевелится что-то, – озадаченно произнес Жорик.
– А мы что говорили? Ну вот и давай, шугани своего Винни-Пуха! – приказала Сапрыкина, а сама подвинулась еще поближе к калитке.
– Эй, ты там! Стреляю на поражение! Выходи по одному!
– Господи, сколько их там? – ужаснулась баба Шура.
– Считаю до одиннадцати! Уже десять! – продолжал куражиться бесстрашный от хмеля и врожденной дурости Жора.
И тут дверца приоткрылась,
потом еще чуть-чуть,
потом открылась наполовину, и…
и из-за нее появилась голова.
– А-а-а-а! – заорала Сапрыкина!
– Господи Иисусе! – прошептала Егоровна!
– Бляха-муха! – удивился Жорик!
Из низенькой бани, согнувшись в три погибели, почти на четвереньках выползало что-то невероятное, что-то совершенно немыслимое и невозможное в нормальной русской деревне, тем более в День народного единства. Когда же оно распрямилось во весь свой рост, Сапрыкина завизжала с новой силой и вылетела за калитку. Обезножевшая со страху Егоровна быстро-быстро закрестилась и зашептала:
– Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденного!
А ошарашенный Жорик произнес:
– Вот тебе, бабушка, и волосатый огурец!
Глупая и похабная присказка в данном случае оказалось уместной – незнакомец действительно был волосат. Представьте себе индейца-аутиста из «Пролетая над гнездом кукушки». Вот такая же орясина, только кучерявая и заросшая по самые ресницы иссиня-черной всклокоченной бородой, и с глазами… нет, лучше вспомните мультфильм «Аленький цветочек» – тот, старый, советский: сказочное лохматое чудище с такими же печальными глазами предстало изумленным и перепуганным взорам моих героев.
Раньше всех опомнилась Лада, которая сначала от греха подальше отбежала вслед за Сопрыкиной, а теперь с яростным лаем наскакивала на пришельца, не очень-то, однако, приближаясь.
Ужас исказил черты ужасного создания, и неожиданно мелодичным и жалобным человечьим голосом оно заблажило:
– Вущау восед! Леэгзер, вущау восед!
Мать честная! Это что же такое делается?
Сапрыкина, припустив наутек, завизжала:
– Хватайте его! Это ваххабит!
Тут уж Жора потерял всякий страх и всякое разумение:
– Ага! Бабай Кунанбаев! Нелегальная миграция! Очень хорошо! А ну руки в гору! Руки в гору, я сказал!
Чудище подняло огромные лапы:
– Ыбакво, аттадергуллинь!
– Молчать, пока зубы торчат! Документики приготовили!
– Регистрация
– Тэкс! Неберен, говоришь? А наркотрафик – берен? А? А международный терроризм – берен?!
– Аттымемтуеллинь, ыбакачху!
– Ебачху?! Ну все! Я те щас покажу ебачху! Лимиты терпения исчерпаны!
– Ыбакво, ассэнаббэтуллинь! Мыным метфо негер альдеррэгхум!
– Без суда и следствия! По законам военного времени!
Сапрыкина издалека посоветовала:
– Ты его обыщи, Жорик! Вдруг у него пояс шахида!
– Попрошу без комментариев! – огрызнулся вконец охреневший Жорик. – Здесь вопросы задаю я!.. Почему посторонние на съемочной площадке?!
– Да уж полно тебе фасонить-то! Глянь, как человека-то напугал! Больно ты что-то развоевался! – вмешался наконец в эту трагикомедию единственный здравомыслящий и взрослый, хотя и маленький и робкий, человек.
Несчастный незнакомец, услышав в голосе Егоровны сострадание и милосердие, протянул к ней в отчаянной мольбе большие и грязные ладошки:
– Войзеро! Арогит, йикырта!
Сразу оговоримся – мы не знаем в точности, как попал этот нелегальный иммигрант в наше повествование и из каких краев нашей бывшей бескрайней родины и какими бурными ветрами перемен его занесло в русскую нечерноземную деревню. Вроде бы он вместе с другими постсоветскими скитальцами строил загородный замок какому-то Вознесенскому богатею. Грянул кризис, хозяин стройку приостановил, с бригадой, правда, рассчитался вполне по-божески, бригадиру же велел подобрать на зиму сторожа, чтобы охочие до чужого добра ильинские жители не растащили по кирпичику недостроенную пламенеющую готику. Сторожем выбрали самого безответного и молодого, к тому же принадлежащего к иному роду-племени, чем большинство строителей-инородцев. Работодатель вскоре, видимо, вконец разорился или попался с поличным в ходе кампании по борьбе с коррупцией, и беззащитный сторож остался безо всяких средств к существованию, один-одинешенек на чужбине, с перспективой медленного умирания от голода-холода. Вот он и пошел наугад домой, опасливо пробираясь темными осенними ночами, чтобы не попасться милиции или местным драчунам, а днем таился, забиваясь в какую-нибудь халабуду и отсыпаясь. Но чуткость Лады прервала это скорбное странствие, и вот теперь дрожащий от холода и страха чужеземец взывал на непонятном никому языке к жалости, и уже умилил и растрогал старенькую хозяйку своего временного пристанища; но смирить военно-патриотического Жору бабы-Шурины увещевания, конечно, не могли, уж очень он разошелся.
– Фамилия?!
– Тэкле Хаварьят.
– Чиво?!
– Тэкле Хаварьят!
– Да ты чо, чурбан-байрам, издеваешься, что ли?! Ах ты чурек-чебурек!
Вот так и пошло: Чебурек и Чебурек.
Ну, в глаза-то его так называла только ксенофобка Сапрыкина, сам Жора каждый раз норовил сочинить какое-нибудь новое заковыристое обращение, от Хоттабыча и Али-бабы (не из сказки, а из «Джентльменов удачи») до газетнотелевизионных Ахмадшаха Масуда, Бюль-бюль Оглы и Раджа Капура. Егоровна, ясное дело, звала Чебурека сынком, ну а Лада, как вы догадываетесь, не звала никак, но сразу полюбила, правда какой-то совсем непочтительной и даже немного покровительственной любовью. Она своим бабьи-детским чутьем сразу прочухала, что существует Чебурек на птичьих правах, то есть даже до ее собачьей жизни и до ее статуса в деревенской иерархии ему далеко, и относилась к нему скорее как к щенку, чем как к полноценному представителю высших существ. К тому же ей казалось новым и очень забавным, что кто-то ее побаивается, так что она даже иногда из озорства притворно рычала на робкого Чебурека.