Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви
Шрифт:
Ч и т а т е л ь. Да ну что вы, Тимур Юрьич. Как можно? Просто, возвращаясь к вашему творению, хотелось бы адресовать вам античный (в переводе Фета) вопрос: «Кто же это станет читать?»
А в т о р (окончательно выходя из себя). Кому надо, тот и станет… Я, между прочим, никому не навязываюсь. А не нравится – вон, читайте какой-нибудь свой нацбест, а еще лучше «Морпехов в Куршавеле».
Ч и т а т е л ь.???
А в т о р. Такой роман – в самом, я думаю, незахудалом роде.
Ч и т а т е л ь. Сами придумали?
А в т о р. Да вот зуб даю! Ленка видела в аэропорту. Жалко не купила.
Ч и т а т е л ь. Забавно… Но вот что, по-моему,
А в т о р (озлобленно). Ну, все не все… Примеров, как говорил Горбачев, немало!.. Да речь же не о разделении на божьих агнцев и козлищ. Настоящих буйных среди литераторов не так уж и много, а агнцев вообще никогда не водилось! Как справедливо отмечал Джон Шэйд, «without Pride, Lust and Sloth poetry might never have been born» [6] . Речь только о принципиальных установках, между прочим не столько религиозных и нравственных, сколько эстетических. Оставим вообще «в столь часто рушимом покое» христианство. Давайте лучше пользоваться киплинговской схемой. Есть the Gods of the Market-Place и the Gods of the Copybook Headings [7] . И я предпочитаю служить вторым, хотя бы потому что служение Божествам базара оборачивается таким позорным и жалким заискиванием перед всякой идиотской модой и такой несвободой, пошлостью и кривляньем… Не в смысле алкания денежной корысти, конечно, а в смысле рабствования перед разбалованной и обнаглевшей чернью, площадной новизны и броскости, прикольности и эпатажности во что бы то ни стало. Прописные же истины…
Ч и т а т е л ь (тоже горячась). Ну, с прописными истинами у вас все в полном порядке. Буквально ничего кроме! «Кароши люблю, плохой – нет!»
А в т о р (почти уже орет). Да что ж плохого в любви к хорошему? Да разуйте же глаза! Пока ваши цветы зла были оранжерейными диковинами, что называется, на зажравшегося любителя – так и хрен бы с ними. Но сейчас-то эти цветочки принесли такие ягодки, разрослись таким пышным и наглым цветом, что заглушили уже все другие растения, так долго и с таким трудом культивируемые! В любом сериале для домохозяек и триллере для тинейджеров так лихо и с такой дикарской убежденностью отрицаются разом все десять заповедей, как и не снилось демоническим декадентам и революционным авангардистам!
Ч и т а т е л ь. Ну, вам дай волю, вы б, наверно, цензуру бы ввели!
А в т о р (теряя – увы – человеческий облик). Да пошли вы в жопу с вашей цензурой!
Ч и т а т е л ь. Ну вот это уже аргумент!
А в т о р. Ну простите… Но не согласен я подражать всем этим дурачествам и единственную жизнь тратить на такую х…ню!
Ч и т а т е л ь. Да успокойтесь, никто вас не призывает… Но советую все-таки вот о чем подумать – те, кто способен умилиться вашими асадовскими старушками и собачками, как раз и будут с удовольствием читать про морпехов, или про выходящих за олигархов домработниц, про тех же воительниц Лукоморья, безо всяких этих постмодернистких выкрутасов. А те, кто в принципе мог бы поучаствовать в ваших цитатных оргиях и стилизаторских
А в т о р. Причем здесь… А вообще, что это за хамский тон?! Я все-таки, с вашего позволения, не Чернышевский какой-нибудь, чтобы пикироваться с воображаемыми и не очень умными читателями!
Ч и т а т е л ь. Помилуйте, да это ж вы сами и придумали! И хамите, по-моему, именно вы!…
А в т о р. Как придумал, так и передумал! Все! Не смею задерживать! И впредь па-а-апрошу не умничать и не в свое дело нос не совать!
Так Автор остается один-одинешенек, горько сетует на свою несдержанность и глупость, чуть не плачет от обиды и страха, но все-таки упрямо делает вид, что он «тверд, спокоен и угрюм».
20. НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ
Испытанья время строго,
Тот, кто пал, восстанет вновь:
Много милости у Бога,
Без границ его любовь!
Алексей Степанович Хомяков
– Ой миланочка ты моя, Ладушка моя, как же ты так, как же ты, девонька? Что ж теперь будет? Ну что ж ты молчишь-то, солнышко мое?
Лада действительно оставалась безмолвной, только тяжело и хрипло дышала сквозь непривычно и страшно оскаленные зубы.
И никто не сказал по-дружески бабе Шуре, как капитан Смоллет сквайру Трелони, рыдающему над трупом старого Тома: «Не огорчайтесь так сильно, сэр. Он умер, исполняя свой долг. Нечего бояться за душу такого человека. Я не силен в богословии, но это дела не меняет». А в подлиннике еще лучше: «All’s well with him; no fear for a hand that’s been shot down in his duty to captain and owner. It mayn’t be good divinity, but it’s a fact».
Вот тут бы и конец моему повествованию, кабы не Жора.
– «Скорую» надо вызывать!
– Какую «скорую», дурья твоя башка! – возмутилась Сапрыкина.
– Обыкновенную! Скорую медицинскую помощь. Ноль-три.
– Да ты совсем уж ополоумел!
– Так ведь и телефона у нас нет, – тихо молвила заплаканная баба Шура.
– В Коммуне есть! Бен-Ладен сбегает!
Чебурек энергично закивал кудлатой головой.
– Много он наговорит, твой Чебурек!.. Да телефон-то есть, только кто ж поедет ваших собак лечить, да в такую вон погоду, олухи вы царя небесного?
У Сапрыкиной действительно был новенький, ни разу еще не использованный мобильный телефон, подаренный в прошлый приезд сыном.
– Тащи мобилу, Марго!
– Делать мне больше нечего!
Егоровна умоляюще взглянула на суровую подругу:
– Рит, ну а вдруг да поедут? Или что-нибудь скажут, как лечить-то ее?
– Да не сходи ты с ума, Егоровна! Ну кто что тебе скажет! – злилась Сапрыкина, но за телефоном все-таки под охраной Чебурека сходила.
Оказалось, естественно, что аппарат не заряжен, так что чертыхающейся Тюремщице пришлось еще раз тащиться за зарядкой.
– Ну потом на меня не пеняйте! Я предупреждала! Ничего путного из этого не выйдет! Нарветесь на неприятности!