Ладамтам
Шрифт:
«Эх, ветер-человек, не просто сон нас с тобой сморил! Совсем заколдовать тебя они не могут, а время заставить забыть сумели. Смотри, весеннее солнце проснулось, зиму проспали у озера черного…»
И хоть и не положено то мужчине, а расплакался и Сундже следом. Немного дороги осталось, а времени на нее вовсе уже не было. Черный со змеиной погони амулет бесполезно висел на шее, солнца только на битву и оставалось. Ни еды, ни воды, лишь ураган, еще отцом после летних гроз убаюканный, спал в мешке. Разбудить бы! Но как? Этого человек не знал.
«Солнце!» – прошептал
…На краю у обрыва в вечность была стена изо льда. Грохнул с разбегу в нее ураган, и рассыпался снежной пылью. Куда ему, глупому, против черного колдовства!
За ледяной стеной, как в клетке, из стороны в сторону медленно ходил седой Ветер. Никогда еще не видел его Сундже таким несчастным и слабым. Отец, какого он с детства знал, разметал бы в осколки эту стену. А теперь же старым гляделся большой ветер. А самое печальное – не было больше ни амулета, ни друга-урагана, ни солнца в сердце. Ничем не разрушить стену. А и уходить охотник не собирался. Не затем явился. Останется здесь до самого конца. Так решил. Закружился вихрями колдовской заговор, почувствовал Сундже Таль, как леденеют ноги. Вот и смерть змеей подкралась! Отец мимо смотрел. То ли не видел, то ли не узнавал. Что ж! Запел напоследок Сундже единственный, еще остававшийся в памяти, родной напев. О том, как в ночь родился человек-нечеловек, как ветер ждал его появления на свет, чтобы подарить имя. Песню эту мама пела ему ночами, когда отец отлучался на край земли, оставляя названного сына на семь долгих дней, и сладу не было с ним, никак не желал укачиваться и засыпать. Неожиданно задрожала земля, закачался край земли, трещинами пошла ледяная тюрьма. И откуда-то из полярных земель дотянулся-таки бледный лучик весеннего солнца! Дотронулся до храброго сердца Сундже, затеплив в нем новое солнце, разбил колдовские оковы старого ветра. Узнал он сына, из последних сил в руки кинулся, хоть мало отогреться. А зло, зашипев от бессилия, шарахнулось от ненавистного света, да и рухнуло за край земли, исчезло.
…Дойти до края земли и вернуться обратно – много солнца надо. Кто ходил – знает.
Порой казалось Сундже, что и вовсе мало было в его сердце этого солнца. Или сгорело оно дотла, оставив лишь горстку пепла из воспоминаний. Когда-никогда, ему удавалось раздуть из них искру, а окрепший отец-ветер помогал. Разметая красный песок по растрескавшейся земле, он высушивал на лету слезы, вот-вот готовые скатиться по щекам. Забивал дорожной пылью рот, запирая лишние слова. И попутно гасил всякую искру печали.
А когда розовое солнце проваливалось за кособокую гору, оклемавшийся ветер совсем свирепел, срывая былое зло, бросаясь на все подряд, ровняя с землёй, сбивая с ног.
Много дней уже шли они с самого края земли, считая розово-лиловые закаты, встречая спиной прозрачные рассветы. В старых песнях артиланов пелось, что идти назад нужно до тех пор, пока тысячный раз по пути солнце не уйдёт за край. И кто увидит такой закат – тому и вся радость мира в ладони. А ещё – чего ни пожелаешь на его последний луч – все сбудется! А вдруг и правда?
И
И на всякий привал теперь непременно разводил костёр. Ветер привычно кидался на новое пламя, но потом успокаивался. А когда Сундже доставал варган – даже подпевал, то гулом, то свистом, то шепотом в такт. Занятый песней, ветер тогда не путал воспоминаний. А во снах стоял мальчик Сундже посреди солнца в собственном сердце, и, наконец-то, плакал от облегчения. Между последним звуком и первым сном под звёздами. И надежда на близкий дом разводила свой несмелый костёр в его душе, давая силы на ещё долгую дорогу.
…Радужный танец всегда начинается в самой кромешной тьме. Когда ни звезды, ни искры, ни лунной дорожки. И впору бы завыть, да не на что. И тишина. Оглушительная и бесконечная. Ладилея видела её. Ей не было конца и дна. Из детских снов она всегда пугала ее до ужаса. Теперь нет. Потому что только в ней и может начаться движение. Красно- оранжевыми огненными волнами в желто-зелёный пульс, а затем сине-голубыми брызгами вверх, расцвечивая небо.
И тишина заполняется дыханием, шёпотом, ритмом. А небо – звёздами.
Звезды в глазах смотрящего. Любовь в сердце танцующего. И в сердце танцующей.
В одном на двоих сердце. Так было с самого начала…
ДЖЕЛЕННА – РАСПРЕДЕЛИТЕЛЬНИЦА ЗВЕЗД
Чужой южный Бог в белой чалме, прогуливаясь по сине-бархатному ночному ковру, филигранно крепил звезды одну за другой на небо. Тонкие пальцы вынимали мерцающий, с бьющимся пульсом огонек, и примерялись к дышащей ночи, прежде чем добавить его к другим… Джеленне оставалось только сидеть на песчаной верхотуре, и восхищаться точностью.
Никому не суметь лучше…
Когда-то в другом мире было необходимо вот так же зажечь зодиаки. И, вдруг вспомнив, каково это – летать – Джеленна умудрилась оттолкнуться от облака и подняться наверх. Она тоже держала в руках огромную кружку, и Звезды – большие и маленькие – блестели в ней, перемигиваясь друг с дружкой. Не сложно. Карту она помнила наизусть, наступать на небо было мягко. Где-то внизу жили, плясали и ругались люди, совсем маленькие, но громкие. На млечную высоту звуки едва доносились. Но был один. Колокольчик. Он пел настолько пронзительно, что весёлой булавкой вонзался в темноту под ногами Джеленны. Радость всегда долетает до неба, она лёгкая, её подхватывает ветер и поднимает так высоко, что и звёздам слышно. Печаль и злость же покрывалами стелются по земле, проваливаясь в бурлящие котлы туманных троллей. Вы знали? Поднимитесь однажды повыше, и, поверьте, вы позабудете, что такое печаль.
…Но тогда, держа тяжелую кружку, распределительница звезд заслушалась, поймала на ладонь чудесный звон, и ей так до мурашек захотелось танцевать! Шаг. Другой.
И ещё… Небо нетерпеливо переминалось под туфельками, явно недовольное промедлением… Пришла украшать – так украшай! И тут… то ли зацепившись за облако, то ли споткнувшись о край лунной дорожки, но Джеленна потеряла равновесие. И звезды – совсем не по правилам – веером расплескались по небу, как пришлось, разбежались, куда ни попадя!