Лагерный пахан
Шрифт:
– Но под потолок не будет, – чтобы не расстраивать мать, сказал Трофим. – Я же чистосердечно признался. Так что три-четыре года, не больше…
– Ничего, и в тюрьме жизнь есть. Ты человек привычный…
Мама улыбнулась, но тоска в глазах не исчезла.
– Вором хочу обратно вернуться, законным, – сказал он.
– Тогда уже ты точно не завяжешь.
– Нет… Но, если между нами, буду делать все, чтобы больше никаких командировок. Хватит с меня.
– Вот и правильно… А я тут тебе сумку собрала… И деньги.
Времена меняются. Раньше она вещмешок ему собирала, а сейчас –
– Спасибо тебе… Менты в квартире бардак устроили.
– Ничего, мы с Кристиной все убрали.
– С Кристиной?! – встрепенулся Трофим. – А разве она не уехала?..
– Нет, осталась. Она же с мужем поругалась, очень серьезно. А разве она тебе не говорила?
– Не успела.
– Со мной живет… Я тебе больше скажу, она к тебе сегодня придет. Начальник здесь хороший, я с ним легко договорилась. И за себя договорилась, и за Кристину…
– Так с этого и надо было начинать, – взбудораженно сказал он.
– Ну да, чтобы ты меня домой погнал? – усмехнулась мама. – Нет, я с тобой немного побуду, а потом домой.
Трофим действительно был не прочь, чтобы она поскорей освободила место Кристине… Здесь, конечно, мерзкие условия, но наверняка в сумке, собранной мамой, есть чистое белье – чтобы все цивильно…
– Да, еще, тут тебе деньги передали, – сказала она.
Полезла в карман, достала оттуда плотный, свернутый и запакованный в полиэтилен жгут из стодолларовых купюр. Она протянула их Трофиму, но тот не спешил их брать.
– Кто передал?
– Лешка Мигунок приходил. Сказал, что помочь тебе хочет. Но сказал, что может и не получиться. Сказал, что уголовный розыск очень против тебя настроен, свидетелей, сказал, под охрану взяли. Со временем, сказал, все сделает, а пока деньги тебе передал, сказал, что грев это, от братвы…
Трофим изогнул верхнюю губу в презрительной ухмылке. Мигунок хорошего парня из себя изображает, перед матерью рисуется. Но ведь ясно же, что рыльце у него в пушку…
Он хотел отказаться от денег, но потом передумал. И совсем не потому, что деньги лишними не бывают. Пусть Мигунок думает, что Трофим поверил ему. На военном языке это называется усыпить бдительность. Пусть Мигунок думает, что Трофим доволен им. Тогда он не станет засылать в тюрьму свою «торпеду». А с его связями и деньгами – это легче легкого… Пусть Мигунок успокоится, пусть занимается своими делами, не думая о Трофиме. А придет время, он сам напомнит о себе…
Трофим забрал деньги, чиркнул благодарственную маляву, передал ее маме для Мигунка. Ни слова о своих подозрениях…
Мама ушла, Трофим замер в ожидании. Вот-вот должна была прийти Кристина… Позавчера он так был близок к чуду, о котором долго мечтал. Но менты появились так некстати. Но все же чудо случится, сегодня. Все-таки есть справедливость на свете…
Трофим прождал весь день до позднего вечера, но Кристина так и не появилась.
Из закрытого фургона Трофим не мог видеть главные ворота в следственный изолятор. Но услышал знакомый гул и скрип, с которыми они отворялись. Все так же, как десять-одиннадцать лет назад. Ничего не изменилось в этих мрачных стенах…
Но Трофим ошибся. Оказалось, кое-что изменилось. Тюремщики встречали этап без обычной шакальей злости. Никаких собак, никаких дубинок. Все спокойно, без грызни. Толпу приняли по списку, согнали на приемку, распихали по «стаканам». Когда подошло время, его выдернули на досмотр. Квелый стареющий прапорщик, которого Трофим помнил еще бодрым моложавым старшиной, лениво велел ему раскрыть сумку, поковырялся в ней, спокойно, как будто так и надо, зачерпнул из пакета с сигаретами горсть «Мальборо» с оторванным фильтром, отложил добычу в сторону. Так же бесстрастно велел поднять руки, охлопал Трофима сверху донизу. Ничего не нашел и отпустил… А ведь в прежние времена арестантам даже в задницу лезли – в самом прямом смысле этого слова.
Трофим бы мог подумать, что прапорщик отнесся к нему так, поскольку знал о его статусе положенца. Но, глядя в его стеклянные, совершенно безразличные ко всему глаза, понял, что его авторитет здесь вовсе ни при чем. Видимо, что-то сломалось в ментовской системе… Если бы Союз просто развалился, так нет, вместе с ним рухнула в тартарары и советская идея, согласно которой заключенных требовалось гнобить и уничтожать. Тюремные контролеры и надзиратели нищают, а их бывшие подопечные богатеют и обрастают силой. В понятии ментов все встало с ног на голову, потому и нет у них интереса к жизни. Отбыть свой номер на службе, и больше ничего не надо…
Так же без потерь Трофим прошел все этапы приемки и оказался на «сборке», откуда в скором времени должен был попасть в общую хату.
«Сборка» представляла собой большую камеру, половину которой занимали нары из досок, отполированных телами многочисленных арестантов. Это был своего рода вокзал, на котором пассажиры ждали своего поезда. Здесь были и бывалые зэки, но в основном первоходы-пряники. Серьезные арестанты не возникали – не было смысла качать права, все равно скоро выдернут в общую камеру, а нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Быковать здесь могли только беспонтовые бакланы, которым и хлеба не надо – дай кого-нибудь почем зря оскорбить и опустить.
Разумеется, Трофим принадлежал к серьезным арестантам. Поэтому спокойно, без кичливых амбиций зашел в камеру, остановился в самой глубине, возле окна.
Угловое, лучшее по тюремным меркам место занимал какой-то тип с вытянутым, как у русской борзой, лицом. Землистого цвета лицо, вертлявые глазки, многодневная щетина, спесивая ухмылка. Казалось, он только того и ждал, чтобы Трофим бросил свою сумку на нары.
– Э-э, братан, а это козырное место! – вскакивая с места, прохрипел он.