Лагуна

Конрад Джозеф

В глубокой тишине гулко прозвучал голос Арсата:

— Она была там со мной! Она была со мной! Чтобы добиться ее, я сразился бы со всем человечеством. Но я ее получил… и…

Его слова, звеня, отлетели в пустоту. Он умолк и словно прислушивался, как они умирали вдали, где нет надежды, откуда нет возврата. Потом он спокойно сказал:

— Тюан, я любил моего брата.

Дыхание

ветра заставило его содрогнуться. Высоко над его головой, высоко над молчаливым морем тумана опущенные листья пальм шелестели грустно, словно умирая. Белый человек вытянул ноги. Его подбородок покоился на груди; он прошептал печально, не поднимая головы:

— Все мы любим своих братьев.

Арсат напряженным, страстным шепотом воскликнул:

— Какое мне было дело до того, кто умер! Я хотел мира в своем собственном сердце.

Казалось, он услыхал за дверью шорох, прислушался, потом бесшумно вошел в дом. Белый человек встал. Подул порывистый ветер. Звезды побледнели, словно отступили в замерзшую глубь необъятного пространства. После холодного порыва ветра на несколько секунд наступил совершенный покой, спустилось нерушимое молчание. Потом из-за черной волнистой линии лесов метнулся в небеса столб золотого света и разлился на востоке над полукругом горизонта. Солнце взошло. Туман поднялся, разорвался в плывущие клочья, растаял в тонких летучих завитках; и открывшаяся лагуна лежала блестящая и черная, в густых тенях, у подножья деревьев, встающих стеной. Белый орел, наискось, в тяжелом полете поднялся над лагуной в полосу яркого солнечного света, мелькнул на мгновенье ослепительно-блестящий, потом взлетел выше, стал черным и неподвижным пятном и исчез в синеве, словно навсегда покинул землю. Белый человек, стоявший перед дверью и смотревший ввысь, услышал в хижине неясный и прерывистый шепот, безумные слова, громкий стон. Внезапно Арсат вышел, спотыкаясь, простирая руки, содрогнулся и застыл с остановившимися глазами. Потом он сказал:

— Она больше не говорит.

Солнце показало свой край над верхушками деревьев, медленно поднимаясь. Ветер посвежел; яркий блеск вспыхнул над лагуной, заискрился на тронутой

рябью воде. Леса выступили из светлых утренних теней, обрисовались отчетливо, словно подошли ближе и остановились в великом смятении листьев, кивающих сучьев, соприкасающихся ветвей. В безжалостном сиянии солнца шепот жизни, не сознающей себя, стал громче, и бессвязное бормотание сомкнулось вокруг немоты этой человеческой скорби. Глаза Арсата блуждали, потом остановились на восходящем солнце.

— Я ничего не вижу, — сказал он вполголоса самому себе.

— Здесь нет ничего, — сказал белый человек, подойдя к краю площадки и махнув рукой своей лодке. Слабый крик донесся с лагуны, и сампан начал скользить к жилищу друга духов.

— Если ты хочешь ехать со мной, я буду ждать все утро, — сказал белый человек, глядя на воду.

— Нет, тюан, — мягко сказал Арсат. — Я не буду ни есть, ни спать в этом доме, но раньше я должен увидеть свой путь. Сейчас мне ничего не видно, ничего не видно! Нет света, и нет покоя в мире, но в нем есть смерть — смерть для многих. Мы были сыновьями одной матери — и я оставил его среди врагов. Но теперь я возвращаюсь назад.

Он перевел дыхание и продолжал задумчиво:

— Еще немного — и я буду видеть достаточно ясно, чтобы нанести удар, нанести удар. Но она умерла, и теперь… тьма …

Он широко раскинул руки, дал им упасть вдоль тела, потом застыл с неподвижным лицом и остановившимися глазами, глядя на солнце.

Белый человек спустился в свое каноэ. Люди с баграми проворно бежали вдоль бортов лодки, оглядываясь через плечо на начало трудного пути. Высоко на корме угрюмо сидел рулевой, голова его была закутана в белые лоскутья, а весло влачилось по воде. Белый человек, облокотясь обеими руками о дерновую крышу маленькой каюты, смотрел назад, на блестящую рябь за кормой. Когда сампан выплывал из лагуны в речку, он поднял глаза. Арсат не двигался. Он стоял одиноко в пронизывающем сиянии солнца и глядел сквозь свет безоблачного дня в темную обитель миражей.

* * *