Лакомый кусочек
Шрифт:
Я запыхалась, но перевес был все еще на моей стороне, потому что в самом начале я успела отбежать от них довольно далеко. Можно было замедлить бег. Я мысленно измеряла расстояние фонарями, мимо которых пробегала; один за другим они оставались позади, и я каждый раз чувствовала удовлетворение, пробегая мимо фонаря. Только что закрылись бары, и на улице было полно людей. Я улыбалась и махала им рукой, пробегая мимо; я готова была расхохотаться при виде удивленного выражения на лицах прохожих. Ощущение скорости было чрезвычайно волнующим — будто играешь в пятнашки.
— Эй, Мэриан! Остановись! —
Потом на улицу впереди меня вывернула из-за угла машина Питера. Должно быть, он объехал квартал. «Ничего, — подумала я, — ему ведь еще надо переехать на мою сторону улицы, так что он меня не поймает».
Машина Питера поравнялась со мной; она была на противоположной стороне улицы, но как раз в эту минуту в потоке машин образовался разрыв, и Питер сделал отчаянный разворот. Теперь он ехал впереди меня и сбавлял скорость. В заднем стекле машины я видела круглое лицо Эйнсли, похожее на луну и лишенное всякого выражения.
Я вдруг поняла, что все это уже не игра. Тупорылая, похожая на танк машина выглядела зловеще. Зловеще было то, что Питер не стал догонять меня пешком, а предпочел укрыться за броней машины; впрочем, это было вполне разумно. Через минуту машина остановится, дверь распахнется… Куда же мне деваться?
К этому времени я уже миновала магазины и рестораны и добежала до старых домов, отступивших от тротуаров в глубь квартала. Я знала, что в них никто не живет, — тут размещались кабинеты дантистов и портновские ателье. Я увидела открытые чугунные ворота, вбежала в них и понеслась по гравийной дорожке.
Наверное, это был какой-то частный клуб. Над парадной дверью чернел навес, как над крылечком, в окнах горел свет. Пока я соображала, что делать, прислушивалась к топоту Лена на тротуаре, дверь начала открываться.
Нельзя было, чтобы меня здесь застали; я знала, что это частное владение. Я перепрыгнула живую изгородь возле дорожки и пустилась через газон, в тень. Я представила себе, как Лен бросится по дорожке к двери и столкнется с взбешенными представителями респектабельного общества — например, с группой пожилых дам в вечерних туалетах; это видение вызвало у меня легкий укол совести. Лен был моим другом. Но он принял сторону моих противников — пусть теперь расплачивается.
Я остановилась в темноте и задумалась. Позади меня был Лен, справа — дом, а впереди и слева — глухая тьма. Там что-то преграждало мне путь. Оказалось, что это кирпичная ограда, начинавшаяся возле чугунных ворот; ограда, очевидно, обходила кругом дома. Мне придется через нее перелезать.
Я пробралась сквозь колючие кусты. Ограда доставала мне только до плеча. Я сняла туфли и перекинула их через ограду, а потом полезла, хватаясь за ветки и выступы кирпичей. Послышался звук рвущейся ткани. Кровь стучала у меня в ушах.
Закрыв глаза и покачиваясь от головокружения, я немного постояла на коленях на горизонтальной поверхности ограды; потом свалилась на другую сторону.
Кто-то схватил меня, поставил на землю и встряхнул. Это был Питер; должно быть, он следил за мной и дожидался в боковой улице, зная, что я попытаюсь перелезть через ограду.
— Что с тобой такое, черт возьми? — сурово спросил он. При свете уличного
Я прижалась к нему и погладила его по затылку. Оттого, что меня наконец остановили и обняли, оттого, что я наконец снова услышала обычный, знакомый голос Питера и вновь ощутила его реальность, я почувствовала такое облегчение, что принялась беспомощно смеяться.
— Вовсе нет, — сказала я. — Я совершенно здорова. Сама не понимаю, что на меня нашло.
— Ну тогда обувайся, — сказал Питер, протягивая мне туфли. Он был зол, но не собирался устраивать сцену.
Лен перелез через ограду и глухо шлепнулся на землю. Он тяжело дышал.
— Поймал? Молодец. Давай-ка убираться отсюда, пока не вызвали полицию.
Машина была совсем рядом. Питер открыл для меня переднюю дверь, и я села; Лен сел сзади, рядом с Эйнсли. Мне он сказал только: «Вот не знал, что ты истеричка». А Эйнсли ничего не сказала. Мы отъехали от тротуара, завернули за угол. Лен говорил Питеру, где сворачивать. Я предпочла бы поехать домой, но не хотела причинять Питеру новые огорчения. Я сидела выпрямившись и положив руки на колени.
Мы оставили машину возле дома, где жил Лен; дом, насколько можно было судить в темноте, представлял собой допотопную кирпичную постройку с пожарными лестницами на наружных стенах. Лифта не было; наверх вела скрипучая лестница с деревянными перилами. Мы чинно поднимались парами.
Квартира была крошечная — всего одна комната, с двумя дверьми — в ванную и в кухню. В комнате был некоторый беспорядок: на полу стояли чемоданы, повсюду были разбросаны книги и одежда — Лен явно еще не успел устроиться. Кровать стояла слева от двери и днем преобразовывалась в кушетку; я скинула туфли и свалилась на нее. Тело мое наконец ощутило усталость, мышцы заныли.
Лен налил нам троим щедрые порции коньяка, поискал в кухне и нашел кока-колу для Эйнсли, а потом включил проигрыватель. Они с Питером стали возиться с фотоаппаратами — ввинчивали в них разные объективы, заглядывали в видоискатели и обменивались мнениями относительно выдержек и диафрагм. Я чувствовала себя опустошенной. Вернее — во мне не осталось никаких чувств, кроме раскаяния, которое не находило выхода. Если бы я могла остаться с Питером наедине, все было бы иначе, — подумала я; он бы меня простил.
От Эйнсли толку было немного. Я видела, что она продолжает разыгрывать девочку-паиньку, считая, что это самый безопасный курс действий. Она сидела в круглом плетеном кресле, похожем на то, что стоит у Клары в саду, но со стегаными вельветовыми подушками ярко-желтого цвета. С этими подушками я знакома. Они держатся на кресле при помощи резинок, которые имеют привычку соскальзывать; стоит человеку немного поерзать в таком кресле, и подушки сползают и заворачиваются вокруг его бедер. Впрочем, Эйнсли вовсе не ерзала, она держала на коленях стакан кока-колы и серьезно рассматривала свое отражение в коричневой жидкости. Лицо ее не выражало ни удовольствия, ни скуки; она спокойно и терпеливо ждала, как ждет хищное болотное растение, — распустит по воде зеленые чашечки-ловушки и ждет, чтобы насекомые, которыми оно питается, явились на смерть.