Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы
Шрифт:
– Да ты меня считаешь ребенком! – Эгвальд снова оскорбился, поскольку тупым оружием бьются только дети младше двенадцати лет.
– Нет, я просто хочу уравнять наши силы. Не прикажешь же ты мне месяц сидеть взаперти, чтобы тоже начать шататься! – Торвард усмехнулся, и фьялли вокруг него засмеялись. Они еще не поняли, чего хочет добиться их конунг, но готовы были поддержать что угодно.
Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять, что задумал его противник, чего он ждет от этого поединка, то ли благородного, то ли просто нелепого. И Торвард добавил:
– Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. Условимся так: если ты меня ранишь, то я побежден
Торвард говорил внешне спокойно, но его темные глаза блестели, выдавая, какую досаду ему причиняют эти обвинения, которые он не мог с чистой совестью отвергнуть.
– И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью «боевых оков» моей матери. Я даже свой амулет сниму, если хочешь. – Он вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, снял ремешок с шеи и передал Халльмунду. – Тебя проводят в оружейную, выберешь себе оружие. Если тебе надо еще еды, или пива, чего там – скажешь в усадьбе, все дадут. Ари, проводи Эгвальда ярла.
Эгвальда повели в Аскегорд, а Торвард с частью дружины пошел в Драконью рощу, где на поляне в самой середине лежал огромный, наполовину вросший в землю камень, который называли Поминальным Драконом. На поляне перед камнем проводились обряды священных годовых праздников, а в случае надобности она служила в Аскефьорде местом поединков. Круглые черные камни, которыми огораживали площадку, лежали кучей позади Поминального Дракона: ширина круга определялась условиями поединка. Желая облегчить дело ослабленному противнику, Торвард велел оставить места побольше, и хирдманы стали раскладывать камни по кругу. Лофт управитель с одним рабом притащили из усадьбы черного барашка.
Вскоре пришел Эгвальд ярл в сопровождении Аринлейва и с частью конунговой дружины. В оружейной он выбрал себе меч и щит: оба были слэттинской работы, из добычи последней же битвы. Изображение ворона с распростертыми крыльями украшало и рукоять меча, и умбон красного, с синими полосами, щита. Торвард на глаз прикинул вес меча: пожалуй, Эгвальд ярл несколько переоценил свои силы, но это его дело. Для самого Торварда принесли недавно откованный, с новой рукоятью, еще не заточенный меч и дали Эгвальду его осмотреть.
На поляне собирался народ: прослышав, что здесь затевается, весь Аскефьорд побросал дела и сбежался в Драконью рощу. Мужчины всякого рода и звания толпились вокруг отгороженного камнями пространства, женщины стояли кучками на опушке. В исходе поединка никто не сомневался, Эгвальда ярла жалели.
– Такой молодой! – приговаривала фру Хольмфрид. – И что ему дома не сиделось?
– Но ведь конунг не убьет его! – утешала ее фру Гледни. – Зато эти слэтты больше не будут!
– Что не будут?
– Да все!
Фру Сэла из Дымной Горы, сестра Аринлейва, подошла к Торварду, знаком велела ему нагнуться и покрепче затянула тесемку на его косе с правой стороны. Ее трехлетний сынишка Литил-Одд стоял рядом, внимательно глядя на конунга умными серыми глазами. Это немудрящее зрелище до крайности неприятно задело Эгвальда: он не знал, кто эта невысокая миловидная женщина, но в ее обращении с Торвардом было столько простоты и вместе с тем заботы, что его, Эгвальда, одиночество в толпе фьяллей стало ощутимо-болезненным.
– Говорят, что ты неуязвим для железа! – заметил Эгвальд, выискивая какой-то подвох в этом странном поединке, где ему давалось такое подозрительное преимущество. – Что твоя мать купала тебя в крови пещерного тролля и у тебя…
– И у меня есть только одно место на спине, куда прилип березовый листок и куда можно воткнуть копье! [2] – насмешливо
С этими словами он расстегнул пояс и бросил его Регне, потом снял рубаху, подхваченную Сэлой, протянул руку Халльмунду и сделал пальцами требовательный знак. Эгвальд ничего не понимал, а Халльмунд понял: вытащив из ножен собственный нож, он подал его Торварду. Торвард поднес лезвие к своему предплечью и слегка провел по крупному, налитому силой мускулу: из неглубокого надреза на смуглой коже проступила красная кровавая полоска.
2
Подобной неуязвимостью обладал Сигурд Убийца Дракона.
– Ну, убедился? – Торвард насмешливо глянул на противника, потом склонил голову и по-звериному лизнул порез. – Я уязвим для железа. Если тебе удастся сделать на мне еще хоть такую же царапину, то я признаю себя побежденным. Идет?
Эта легкость условий, чем-то обидная, еще больше усилила подозрение Эгвальда, что все здесь не так просто, и он молчал, мысленно стараясь найти подводный камень. Мощная полуобнаженная фигура его противника, несколько старых, заметных шрамов на груди, на плече, на боку, и длинный шрам на правой ладони, которую он протягивал Халльмунду за ножом, и эта легкость, с которой он показал свою кровь, это звериное зализывание раны приводило на ум мысли о берсерках. Торвард не был берсерком, ничего такого о нем не говорили, но от него веяло такой уверенной силой, что Эгвальд, несмотря на всю свою обиду, не мог подавить в душе робости, из-за которой злился еще сильнее.
Трое конунговых телохранителей, в цветных рубахах и с серебряными гривнами, стояли в первом ряду толпы и оценивающе рассматривали Эгвальда – сейчас они никак не помогут своему господину, но эти трое, нарочно выбранные по росту и силе под самого Торварда, выглядели как его продолжение, и из-за этого его сила казалась вчетверо больше человеческой. Скользнув взглядом по толпе, Эгвальд заметил, с каким выражением смотрят на Торварда женщины… И это окончательно отбило у него охоту смотреть по сторонам.
Отцовским ножом, сделанным из обломка Одинова копья, Торвард конунг перерезал горло барашку и обрызгал кровью священный камень и площадку поединка.
– Твой удар первый, – сказал он, когда оба противника заняли места друг против друга. – Ведь я вызвал тебя.
– Вот еще! – Эгвальд нашел в себе силы усмехнуться. – Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый!
Не споря больше, Торвард ударил своим тупым мечом. Эгвальд подставил щит и покачнулся под тяжестью удара, но тут же разозлился на собственную слабость и ударил сам. Торвард встретил клинок и отвел вниз. Пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд, Торвард не нападал на него, а только защищался, то отводил его клинок, но чаще просто уходил из-под удара, поскольку, полный сил и не обремененный щитом, двигался гораздо легче Эгвальда. Собственный щит вскоре стал казаться Эгвальду насмешкой перед смуглой обнаженной грудью Торварда, с которой был снят даже амулет-торсхаммер, только помехой, которую хотелось бросить, но он не бросал, боясь почувствовать себя беззащитным, и из-за этой боязни злился все сильнее. Выбранный им меч делался с каждым движением все тяжелее. Эгвальд уже дышал с трудом, а Торвард словно танцевал перед ним, и меч его скользил в воздухе, точно невесомый волшебный жезл. От его движений, шевеливших теплый летний воздух, Эгвальда овевали волны тепла, и казалось, что это тепло излучает сам его противник. Теперь ему стало ясно, откуда взялся слух о неуязвимости Торварда: сама его смелость, сама готовность подставить грудь под клинок и уверенность, что он ее не коснется, создавали впечатление, что ему нечего бояться.