Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– А Торвард конунг что об этом думает? – внезапно вспомнил Асвард. – Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену? Или как?

– Я… Я помирилась с ним, – ответила Ингитора. Это был первый раз, когда ей пришлось объяснять полный поворот своих чувств и стремлений, и она ощущала, как это трудно. – Он не виноват, Асвард. Убийцей моего отца и Гейра был не он. Скорее это был Бергвид и колдуны Тролленхольма. Короче, сама Квиттингская война. А мы с тобой кормили эту войну, то есть делали еще хуже. Но больше этого не будет.

Асвард подумал немного и вздохнул:

– Тогда я ошибся еще хуже, йомфру. Я… Ну, в общем, вот она.

Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле сжавшуюся

фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду – та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Приоткрытый рот дышал резко и прерывисто.

– Ей плохо! – ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. – Одда, ты слышишь? – вполголоса позвала она.

– Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, – устало сказал позади нее Асвард. – Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.

– Что с ней?

– Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера – смотри, у нее ноги мокрые. Она хотела утопиться. Я ее тащил на берег, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом… Что это сын конунга, а … ну, в общем, то же самое, что и ты сказала.

– Надо ее вынести отсюда! – спохватилась Ингитора. – Халльмунд! Поднимите ее, только осторожно.

– Нет, йомфру, я сам, – поспешно сказал Асвард. – Меня она знает. Она испугается, если ее возьмет кто-то чужой.

Он наклонился, бережно поднял Одду на руки, бормоча что-то утешительное. Одда вздрогнула, открыла глаза, заморгала от близкого света факелов.

– Не бойся, моя маленькая, тебя никто не обидит, – бормотал Асвард, осторожно вынося ее из тесной кладовки. – Все хорошо.

Одда снова закрыла глаза, с облегчением опустила голову на плечо Асварду, зная, что возле нее тот человек, которому она может довериться.

Ее перенесли в девичью, позвали к ней нескольких женщин из сидевших в хлеву. От испуга и потрясения у Одды начались роды. До срока ей оставалось еще два месяца, но это внушало надежду – семимесячные дети выживают чаще, чем даже восьмимесячные.

– Иди, йомфру! – сказала Ингиторе одна из здешних служанок, низкорослая старуха с твердыми складками возле рта и большими натруженными руками. – Это песня долгая, разве что к утру справится. Нашла ты ее, хорошо, а теперь иди, нечего тебе тут… Мы тут сами управимся, да помогут нам Фригг, Фрейя и добрые дисы!

Ингитора послушалась: и дома, в Льюнгвэлире, скотница Гудрун, наилучшая помощница при родах, в таких случаях всегда прогоняла всех девушек подальше – а то, говорила она, растеряют всякую охоту выходить замуж.

Выйдя из девичьей, Ингитора остановилась под дверью, словно забыла, куда хотела идти. Вдруг она осознала, что уже наступила ночь, а оставшийся позади день казался длинным, как целый год. Стоя в переходе, Ингитора прислонилась к бревенчатой стене. Факел в железном кольце освещал спящих на полу фьяллей, а она никак не могла сообразить, что с ней: где она, как сюда попала, кто эти люди, что ей теперь делать? Возле нее появилась Гленне, с куском мяса в миске, и уговаривала поесть, но Ингитору мутило от запаха еды.

– Я тебе уже и постель приготовила, там хороший у них покойчик, хозяйский, видно! – приговаривала Гленне. – Такие перины, один пух, и одеяла на пуху, шелковые, а простыни – чистый лен! Красота! Конунг про тебя спрашивал, сидит там, иди же!

Вспомнив о Торварде, Ингитора ужаснулась: ей казалось, что она не видела его давным-давно! Гленне открыла перед ней дверь в маленький спальный покой, где помещалась только широкая лежанка с резными столбами и сундук, на котором стоял красивый светильник. Огонек тускло освещал стены, увешанные коврами, а на приготовленной

для нее постели полулежал Торвард, свесив ноги в башмаках на пол, и спал.

Ингитора села рядом, взяла его руку, но он даже не пошевелился. Знает ли он, что спит на постели того, кого убил сегодня в полдень? Или для него это вовсе не так ужасно, как для нее? Будить его было жалко, да и незачем; с трудом одолев тяжелую пряжку и жесткий ремень, она расстегнула на нем пояс, потом подозвала Гленне и велела снять с конунга башмаки. Он не проснулся, пока они вдвоем раздевали, укладывали и укрывали его. Золотые браслеты они не стали трогать, потому что Ингитора не знала, снимает ли он их на ночь. Потом она послала Гленне предупредить Халльмунда, чтобы конунга не искали, а сама села на приступку лежанки, рядом с отстегнутым Драконом Битвы, и ненадолго задумалась. Идти опять в девичью и пытаться спать там под стоны Одды и суету женщин совсем не хотелось. Хотелось быть рядом с Торвардом, с тем единственным человеком, возле которого ей было хорошо и спокойно. Все-таки она находилась в доме Бергвида, и его мертвящее дыхание ощущалось в каждом бревне. А Торвард, даже в нынешнем его состоянии – вымотанный и спящий глубоким полупьяным сном, казался Ингиторе надежнейшей защитой от всех на свете опасностей. Она вспомнила свою третью ночь в Медном Лесу, когда ей мерещилась в темноте Дагейда верхом на волке, как она дрожала от ужаса на грани сна и яви и какое облегчение ей принес голос Торварда, спросивший: «Что такое?» Теперь ей казалось очень странным, что в те первые дни она смотрела на него как на чужого, не испытывая того горячего восторга, что теперь. А может, просто не осознавала, потому что думала о всякой посторонней ерунде? «Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дела… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают…»

Развеселившись от этих воспоминаний, Ингитора расстегнула застежки платья, бросила его на сундук и стала развязывать ремешки на башмаках. В дверь заглянула Гленне, за спиной которой маячил несколько смущенный Регне; увидев, что йомфру уже снимает чулки, служанка поспешно вытолкала парня, вышла сама и закрыла за собой дверь. Видимо, посчитала более уместным охранять их покой снаружи.

Ингитора погасила светильник и осторожно заползла под одеяло с другой стороны лежанки. Торвард дышал глубоко и ровно; от него пахло пивом и потом, но это был только его запах, и Ингитора даже сейчас, после всех потрясений этого дня, чувствовала себя счастливой оттого, что он рядом. Ей вспомнилось, как ее провожали из Эльвенэса, – примерно триста лет назад, – как все опасались за ее честь… Поглядели бы на нее сейчас кюна Аста и йомфру Вальборг – как она сама, по доброй воле, забирается в постель Торварда конунга, после того как сама же его раздевала! Да уж, скоро слэттенландцев ждет немало занятных новостей! Она осторожно прикоснулась губами к его горячему плечу, потом отстранилась, стараясь его не потревожить, свернулась клубочком и закрыла глаза, прислушиваясь к его дыханию. Теперь ему нужно спать, а завтра утром все эти ужасы, как ночь, будут уже позади.

Спала она, против собственных ожиданий, крепко и без сновидений, а проснулась от того, что какое-то горячее облако внезапно охватило ее, прядь волос щекотала ей лоб, широкая ладонь лежала на плече, притом проникнув через ворот под рубашку, а от ямки за ухом к горлу и вниз, на грудь по разрезу рубашки сыпалась плотная дорожка из немного колючих, очень знакомых поцелуев. Ингитора ахнула и открыла глаза: Торвард поднял голову. В покойчике было полутемно, но возле маленького дымового окошка под крышей играл яркий солнечный луч, а из-за стены раздавались бодрые, утренние голоса хирдманов.