Лань
Шрифт:
Видел я человека одного, в гневе и злости хотел он убить вора, что украл у него кувшин.
– Стой! – сказал я. – Не стоит кувшин вина жизни человеческой.
– Но он украл, он вор и поплатится за это, взяв чужое – заплати.
– Верно рассуждаешь, но – сам возьмешь жизнь чужую, чем платить будешь? Отвечай.
– Не знаю, – тихо сказал он.
– Жизнь за жизнь отдать можно, но за кувшин – слишком дорогая цена, прости его и забудь.
– Я попробую.
Несколько раз приходил я к этому человеку и смотрел, как живет он, и жизнь его с тех пор изменилась, и сам он другим стал. И чем больше прощал,
В другой раз появился я в доме, где пахари да жнецы на битву собирались.
– Не дано вам убивать и оружие держать, занимайтесь кто чем может, но не поднимайте руку на другого, иначе сами смерть найдете.
– Надоело нам к земле гнуться, – сказали пахари.
– Тогда сами в земле окажетесь, – услышали они ответ.
– Надоело нам в поле от зари до зари работать.
– Тогда дети ваши за вас работать будут.
И задумались люди, и не все они пошли на битву. Но саму битву не смог остановить я, не в моих силах было.
Жил человек в этом мире, и по нраву был он мне, часто приходил я к нему, но не просил он меня ни о чем. Жил он неплохо, но печаль была на лице его. И не мог он понять, отчего печалится и почему грустит, и жена у него была, и дети, но сам жил, как в омуте, и ничего не видел, ничего не хотел. Душа его светлой была, но света того никто не видел. И тогда пришел я к нему и сказал:
– Душа твоя томится от того, что не знаешь ты для чего родился, не нашел себя в жизни, а как узнать – дело нехитрое. Рано утром вставай и не ешь ничего. Отрекайся от всего, что предложат, и так сорок дней, а потом снизойдет благодать на тебя и познаешь себя и что тебе делать.
И услышал меня он и спросил:
– Но что же я могу, ведь я почти жизнь свою прожил, и стар совсем, не долго мне осталось.
– Об этом не печалься, как себя найдешь, так и время не будет властно над тобой.
Так и сделал он, сорок дней постился, ел и пил, разве чтобы выжить. И душу его сомнения терзали, но выдержал он. И демоны его соблазняли, но выдержал он. На день двадцатый тяжело ему было, все вокруг покрыла мгла. Но выдержал он ее, помня мои слова и веря в меня. Как прошел срок, восстал он и понял, для чего живет и что может. И бросил он все, чем раньше занимался. И взял он дерева кусок и нож острый, и начал он творить, не для себя, для других, из дерева фигуры живые вырезать, и больше не было печали на его лице, и познал он себя и жил он долго, и забыл он про время и тяготы свои прошлые.
Смотрел я на него и радовался, и от радости моей становилось в этом мире светлее, и те, кто душу свою демонам готов был передать, останавливались, видя радость и свет, что исходили от меня. И так спасение было им. И не предавался мир этот тьме и скверне, а жили люди, как подобает людям. И счастлив сам я был от этого.
Но время проходило, и видел я как забывают люди себя, свое предназначение, и все больше гоняться за дарами демонов, что прельщают людей и обязуют их. И забывали тогда люди о добре, и забывали они о любви, и не могли прощать, и злость в них появлялась. И демоны возрадовались и пользовались людьми, как своими, и забыли люди свет и доброту, что была в них, и манили их демоны, и не мог я воспротивиться этому. Не мог показать
– Забыли они меня, я их сотворил, я им дал, и от меня произошли, но забыли все. Значит, не будет их.
– Нет! Постой, дай еще время, может моя вина в том, я помогу им.
– Иди и помогай.
И пошел я вновь к ним и не узнал никого, те, кто был добр, стал злым, тот, кто был счастлив, стал безумным, тот, кто был собой, потерял себя, и не мог я поверить во все это. И не мог понять, что за сила была у демонов, что так скоро души людей забирают, и был почти бессилен. Но не отчаялся, не предался я унынию, а пришел к тем, кто слышал и видел меня и говорил им, что делать и как, но не понимали их другие, и отворачивались от меня люди и изгоняли меня, все больше принимая дары демонов, даже те, кто предан мне был.
И шел я по миру, и видел, как люди себя предают и других, и близких себе, и не мог понять, отчего, и не мог дать им свет и счастье. И начались в этом мире войны, и не мог я остановить их, и людей вразумить, только некоторые в беде своей обращались ко мне, и слышали меня, и некоторые видели меня. И приходил к ним, и давал им помощь, какую мог, но другие все больше предавали себя и жизни свои на служение зла.
Вернулся я в мир Лучезарного не в силах видеть их страдания. И узнал я, что Лучезарный сам во гневе. И пошел я к нему.
– Что пришел? Спросил Лучезарный.
– Не гневайся ты, люди предают тебя и свет твой, но ты оставь гнев, что есть в тебе.
– Не могу, все им дал, жизнь, мир и любовь, но забыли они дар мой.
– Не гневайся, прошу, не их вина, моя, не могу я их вразумить.
– Не в разумении дело. Их создал я, меня и предали, не жить им более.
– Подожди! – закричал я. Но и Лучезарный изгнал меня.
И появился я в мире в том, и был в нем хаос, и не мог я стерпеть и взмолился к Лучезарному, но не послушал он меня. И видел, я как демоны души людей пожирают, и не мог смотреть на это. И воспротивился я демонам, и отринули они, но ненадолго.
Хаос поглотил мир, и взмолился я еще раз к Лучезарному о спасении мира. Но не остановил он хаос, и пришел я сам к Нему и воспрепятствовал силе его. И сказал:
– За что их караешь? Не ведают, что делают. Карай меня, не их.
– Они предали.
– Не ведали, что делали.
– Они с демонами.
– Не их вина.
– Иди и спасай их.
И пошел я вновь к людям, и увидел демонов полчища и отдал им силу свою, что была бессмертием моим, и ушли демоны в миры свои, теперь бессмертные. А люди, что остались, жить начали снова, но не помнили они ничего. И жили словно не люди. И пришел я к Лучезарному и сказал:
– Дай им свет.
И дал он им, никчемным, свет свой, и лишился сам Лучезарный света своего ради людей. Но опять люди предали дар его, вновь принимая дары демонов. И возгневался Лучезарный, но не послал хаос, а дал им силу свою, что была прощением. И жили люди и прощали друг друга, но потом и этот дар предали.
– Страдать будете. Сказал Лучезарный. Но не услышали они глас его. И возгневался еще раз Лучезарный, но пришел я к нему и просил:
– Прости их, людей, не их вина, моя.