Ландрю / Landru

ЛАНДРЮ – мрачного вида усатый француз, 50 лет

ОДЕТТА – респектабельная молодая женщина, 33 года

Париж, 1919 г. Мебельный комиссионный магазин. Диван. Зеркало. Большая печь-буржуйка. Предметы старой мебели. Карусельная лошадка. Фламандские часы.

В конце пьесы сценическое действие требует максимальной точности и осторожности. Ни при каких обстоятельствах никто из актеров не должен подвергаться даже малейшим

неудобствам или опасности. Сцена должна быть тщательно отрепетирована таким образом, чтобы актеры не испытывали никаких неудобств. Ни дыхание, ни приток крови к мозгу не должны нарушаться ни на мгновение. Безопасность актеров – первейшее условие при любой постановке этой пьесы.

(Тикают часы, звучит карусельная музыка. Свет зажигается в комиссионном мебельном магазине. Париж, 1919 г. ЛАНДРЮ, мрачный, усатый мужчина, заводит фламандские часы. Продолжает звучать музыка).

ЛАНДРЮ. Кто-то идет по улице, сказал Ландрю, продолжая заводить старые фламандские часы. Для всех я продаю подержанную мебель. А чем занимаюсь еще, не касается никого, кроме меня. Я – вместилище странностей и загадок, полосатый и крапчатый, ребячливый и легкомысленный, посланец космической тьмы. Я был одержим часами, в свое время, сказал он. И карусельными лошадками. Началось это в далекий, полузабытый день, когда мать взяла меня с собой, совсем маленького ребенка, в парк развлечений. Вращение карусели и гремящая музыка привели к тому, что голова у меня пошла кругом, я заглянул в дикие, маниакальные глаза карусельных лошадей, и на мгновение подумал, что видит… (Музыка обрывается. Он прислушивается). Это было еще одно предложение, которое, к сожалению, Ландрю не удалось закончить, потому что на полуслове он увидел свое отражение в зеркале, и его шокировали усы, ибо возникло ощущение, что они сейчас поползут по лицу, как огромный, отвратительный паук. Прошу меня извинить за то, что я так жестко себя отчитываю. (Отчитывает себя в зеркале). Сколько раз я должен тебе это говорить? Никогда не начинай с монолога. (Спорит с собой, умоляющим голосом). Я ничего не могу поделать. Я уже начал. (Грубо отвечает себе). Идиот. Теперь тебе придется начинать все сначала. (Оправдывается). Но здесь только я. Как я могу начинать не с монолога, если кроме меня тут никого нет? (Грубо). Я здесь есть. (Ответ на реплику). Нет здесь тебя. Заткнись. Оставь меня в покое. (Продолжает повествование). Прошу извинить. Начну опять, продолжая с того места, где отвлекся на пустое. Ландрю не мог не заметить, что стал сам не свой после тяжелого возвращения с Суматры, по ходу которого сбежали все его обезьяны. Но кем он был на самом деле, никто сказать не мог. Какое-то время он чувствовал в себе, как минимум, две личности: одна жила его жизнью,

а вторая наблюдала и рассказывала. Одна была владельцем комиссионного мебельного магазина в Париже. Вторая – неописуемым монстром. Иногда он подолгу говорил сам с собой в сумерках. Как лучше всего убить женщину, спрашивал он себя. Как надежнее всего избавиться от тела? Есть ли в кладовой пастуший пирог? К сожалению, да. И у Ландрю усиливались подозрения, что ночами в кладовой пастуший пирог растет в размерах, так что съесть его полностью не удастся. А потом зловеще, а может, милосердно, звякнул маленький колокольчик над дверью, положив конец ненужному и на удивление скучному вступительному монологу. (Звякает колокольчик над дверью). Внимание. Кто-то вошел в магазин. Красавица вошла в магазин. Слава Богу, с объяснениями покончено. Теперь, при удаче, будет развитие событий. Может, даже удастся насладиться ухоженной женской наготой. А может, я удостоюсь чести сидеть рядом с ней на диване и сосать ее пальчики. Разве не написал Исаак Слепой, каббалист Прованса, что глубинные, самые тонкие сущности могут осмысляться только сосанием? Ситуация улучшается, сказал себя Ландрю, в мужественной попытке игнорировать отчаяние, поднимающееся по пищеводу верблюжьей отрыжкой.

ОДЕТТА (выходит в свет). Доброе утро, мсье.

ЛАНДРЮ. Добрый вечер, мадам. Что привело вас сюда в этот прекрасный весенний день ноября?

ОДЕТТА. Я как раз прогуливала собаку мимо вашего магазина, когда вдруг осознала, к моему великому сожалению, что на самом деле собаки у меня нет. Но заглянув в ваше обсиженное мухами окно, я увидела мужчину с мрачными такими усами, заводящего часы из позолоченной бронзы, и подумала: «Элеонора, что за отвратительный тип. И часы тоже отвратительные». Что особенно удивительно, потому что зовут меня Одетта. Почему меня вдруг неудержимо потянуло к этому гротескному устройству для определения времени, словно я украла его у своей квартирной хозяйки в прошлой жизни? Я с нетерпением дожидалась, пока вы закончите этот ненужный и на удивление скучный вступительный монолог, а потом вошла.

ЛАНДРЮ. Я знал, что вы войдете, когда услышал звяканье колокольчика над входной дверью. Он звякнул бы, если б вы уходили, но с чего вам уходить, если вы еще не вошли? В любом случае, добро пожаловать в мою лавку древностей. В этих стенах тысячи историй, потому что за каждой вещью, сданной в комиссионный магазин, стоит история.

ОДЕТТА. Правда? И какая история за этими часами?

ЛАНДРЮ. Понятия не имею. Желаете, чтобы я ее выдумал?

ОДЕТТА. Но как мне узнать, что она выдуманная?

ЛАНДРЮ. Когда я лгу, мой пенис наливается кровью.

ОДЕТТА. Я внимательно вас слушаю.

ЛАНДРЮ. Когда-то давно…

ОДЕТТА. Этого достаточно.

ЛАНДРЮ. Слава Богу. Я понятия не имел, что сказать после этого. Но теперь я вспоминаю, что купил эти часы у меланхоличной молодой женщины, которая направлялась на Суматру.

ОДЕТТА. И почувствовала, что на Суматре часы ей не понадобятся?

Конец ознакомительного фрагмента.