Ларец Марии Медичи(ил. И.Ильинского 1972)
Шрифт:
Это были последние слова, которые слышал де Мирпуа от Наставника Совершенных. Отвалив тяжелую каменную плиту, он сбежал вниз, в общую залу, и, кликнув пажа, велел ему подняться к епископу. Минуту спустя он уже прыгал по заваленному битым камнем и щебнем двору, содрогающемуся под ударами ядер. Штурм мог начаться с минуты на минуту, но ни одного лучника не было на стенах, и под котлами с оловом еще не горел огонь.
– Подойди ко мне, мое дитя, – ласково улыбнулся епископ, увидя в дверях своего пажа. – Найди мою шкатулку, и спрячь ее хорошенько, а после полезай туда, – он указал на черный провал в полу. – Отсидись там, пока не станет тихо, а потом уходи в горы. Может, встретишь
…Больше они никогда не увидели друг друга. Только рыцарю де Мирпуа в тот момент, когда палач ломал ему кости, довелось увидеть епископа в последний раз.
Он стоял у столба со связанными за спиной руками, обложенный поленьями и хворостом, а белые волосы его тихо шевелились под ласковым весенним ветерком. Мелькнули суровые, измученные лица Совершенных, сквозь темный частокол копий блеснули шлемы и кресты построенных в каре христовых воинов. Потом все потонуло и исчезло в водовороте нечеловеческой боли…
Предание говорит, что, когда остыл страшный закат и длинные лиловые тени легли на подернутые белой пыльцой кучи угольев, слетели с неприступных вершин Монсегюра бесшумными птицами последние хранители тайны. Они были невесомы, эти четверо Совершенных, и невидимы для людского глаза. Едва касаясь ногами земли, проскользнули они через вражеский лагерь, не потревожив даже горький голубой пепел. Никто не видел, как спустились они с высот, и никто не слышал, как прошли они мимо, унося с собой тайные, неведомые святыни. Все было так, как обещал когда-то в своих проповедях великий Мани. Исполнилось предначертание. Мертвая материя и грубая живая плоть стали подвластны Совершенным, пространство покорилось им, и даже необоримое время избавило их от своего извечного гнета. Навсегда молодыми и бессмертными ушли четверо Совершенных в неведомые земли, и сокровенная сила их ушла с ними.
Один только Мирпуа узрел вдруг, как мелькнули в дрожащем над отгоревшим пепелищем воздухе четыре стеклистые тени, но тут загоняющий деревянные клинья палач раскрошил ему на ногах кости.
Глава 7
Понедельник – день тяжелый (в Москве)
Ибо сказано: понедельник день тяжелый. В 9.15 Люсина вызвали к начальству. Он спустился двумя этажами ниже и длинным коридором, устланный красной ковровой дорожкой, прошел в приемную. Секретарша сразу же доложила о нем. Закончив телефонный разговор, генерал нажал кнопку звонка, и Люсин прошел в кабинет.
Пробиваясь сквозь колеблемую ветерком шелковую занавеску, солнечный свет падал на красивый, навощенный паркет размытыми квадратами. Крохотные зайчики бодро метались по кремовым стенам, ослепительно блестели на золотой раме портрета Ленина и на полированной доске стола заседаний. Зеленые огоньки весело горели на серых панелях селектора и сложных телефонных агрегатов.
Но Люсин знал, насколько непрочна эта безмятежная солнечная тишина.
– Ну, как там у вас, товарищ Люсин? – Генерал сунул ручку с ракетным оперением в гнездо, отодвинул бумаги и снял очки. – Продвигается?
– Пока не очень, товарищ генерал, – честно признался Люсин.
– Хоть что-нибудь есть?
– С полной уверенностью сказать нельзя, – дипломатично увильнул Люсин и едва заметно выдвинул ногу вперед, будто готовился встретить порыв ветра.
Но генерал сегодня проявлял редкостное терпение.
– Садитесь, – пригласил он, разглаживая розовые вмятины от очков на переносице.
Люсин молча наклонил голову, прошел через весь кабинет и сел сбоку от генерала, за крохотный столик для стенографистки.
– Когда сможете доложить? – Генерал подвинул к себе перекидной календарь.
– Понадобится еще трое суток, – сказал почти наобум Люсин.
– Ох, Люсин! Нет у нас этого времени, никак нет. Жизнь торопит. Вон, – генерал протянул ему папку со свежими газетными вырезками, – правая печать уже зашевелилась.
Люсин раскрыл папку и бегло проглядел заголовки: «Загадочное исчезновение…», «Зловещее молчание компетентных органов», «Жив ли?..» и т. д.
– Еще не так страшно, – заметил Люсин.
– Ишь, какой храбрец! А это видел? – Генерал вышел из-за стола и, быстро перелистав подколотые вырезки, нашел небольшую, в две колонки, статейку с жирным подзаголовком: «Туристическая поездка в Советский Союз становится рискованным предприятием». – И МИД, и «Интурист» уже обратили внимание.
– Желтая газетенка, совершенно не имеющая веса.
– Завтра подхватят и солидные органы. Нет, товарищ Люсин, там, где отсутствует информация, находит пищу дезинформация! Надо в кратчайший срок это дело прояснить. Понятно?
– Так точно, товарищ генерал.
– Трое суток дать не могу. Нам нужно хоть что-то ответить, и не позже чем через… – он помедлил, – сорок восемь часов… Но перейдем к делу. Выясняются любопытные обстоятельства. Посольство любезно предоставило нам кое-какие материалы на этого деятеля. – Он подвинул к Люсину еще одну папку. – По национальности он русский, сын белоэмигранта. Настоящая фамилия Свиньин… Да, вот такую нам свинью подложили… Андре Свиньин, Андрей Всеволодович Свиньин, год рождения 1923, родился уже там, в 1944 году получил семь лет каторги за коллаборацию с нацистами, в 1948 году досрочно освобожден. Вот какой фрукт этот пропавший… Они и отпечатки пальцев прислали.
– Очень хорошо! – обрадовался Люсин. – У нас они тоже есть. Не понимаю только, почему такой шум подняли из-за этого подонка?
– Вот как? – Генерал не любил говорить о вещах, которые казались ему сами собой разумеющимися. – Во-первых, это правая печать, а во-вторых, в газетах могут еще и не знать всей подноготной, – пробурчал он. – Так-то, инспектор.
– Зато теперь узнают.
– Все это не снимает наших с вами проблем. – Генерал надел очки, и Люсин понял, что аудиенция закончена. – Я передаю в ваше распоряжение Светловидова, Шуляка и Данелию. В среду в шестнадцать часов доложите, как идут дела. – Генерал сделал на календаре пометку. – Идите.