Ларец Самозванца
Шрифт:
– Ладно, всё! – решил пан Роман, убедившись, что к выступлению готовы. – Поехали, с Богом, помолясь! Дозор – вперёд!
Дозор, ныне очень малочисленный, всего лишь трое казаков, пустил коней вперёд. Им, если что, умереть, но предупредить своих о беде. Враг теперь спереди... Правда, дорог дальше лежит две: одна на Путивль, город крепко стоявший за Дмитрия и способный оказать помощь его людям, на шлях Бакаевский; другая – в обход его, к Муравскому шляху. По какой пойдут московиты, неизвестно. Увидят!
Под судорожные рыдания Сары и грянувшую впереди залихватскую казачью песню, отряд выступил с постоялого двора. Было уже поздновато: Солнце весело висело в зените, указывая на полуденное время. Увы...
– Пан Анджей... – как только выехали
– Ох, пан Роман... – тяжело вздохнул пан Анджей. – Ты и сам всё прекрасно знаешь... Год назад, когда я уходил в поход... ты знаешь, чего мне это стоило... моя дражайшая половина была непраздна и ныне, я чую, я приезжаю в дом, где висят мокрые пелёнки, где пахнет мочой, где все словно с ума посходили... тебе хорошо, дражайший пан Роман! Вот пойдут дети, ты поймёшь меня! Ты поймёшь мужей, что не желают сидеть дома, которым аромат сгоревшего пороха слаще аромата детской неожиданности!
– Я знаю, что так привлекает мессира Анджея! – внезапно встрял в разговор, очень тихо подъехавший на своём першеронском аргамаке или аргамакском першероне.
– Ты, мессир Иоганн? – удивился пан Роман. – Ну-ка.
– Да, да, скажи-ка, лекарь! – поддержал его пан Анджей. – Мне самому интересно!
– Грудь, - начал перечислять мессир Иоганн, - задница, ноги... Чтобы на лице особенно выделялись щёки и, почему-то, нос! И чтоб обязательно муж был!
Вокруг заржали. В своей тупости лекарь был неожиданно прав. И впрямь ведь описал тех, кого предпочитал побагровевший от обиды, пылающий жаждой убийства пан! Ишь, раздул щёки...
– Ты, мессир Иоганн, конечно же, мудр и многое повидал! – с притворным вздохом сказал пан Анджей. Вон как быстро раскусил, кто мне нравится. Беда только, Я, хоть повидал не меньше, никак не могу понять одного...
– Чего же? – спросил заинтересовавшийся лекарь.
– Кто нравится ТЕБЕ! – рявкнул пан.
Лекарь неожиданно смешался, видимо осознав, что зашёл слишком далеко. Его необычно смуглое для шведа лицо вдруг сморщилось в виноватой улыбке:
– А мне, мессир Анджей, нравятся любые женщины! Я ведь лекарь, знаю, что одна от другой разве что рожей отличается. Ну, ещё тем, насколько Господь был благосклонен к ней при рождении, дал ли пышную грудь – выкормить младенца, широкие бёдра – его родить... толстый зад – щипать за него! По правде говоря, любая, самая худая и уродливая женщина ничем не отличается от самой пышной и прекрасной! И ту, и другую Господь создавал для того, чтобы удовлетворить любую прихоть мужчины. И ту, и другую можно любить или ненавидеть, уважать или презирать... Кому как нравится!
Смех почему-то прекратился. С удивлением, даже растерявшись, казаки почуяли себя на лекции. Мессир лекарь излагал вполне разумные, иногда даже мудрые вещи, но со всем присущим ему занудством, нудным же голосом и так безапелляционно, что возразить хотелось со страшной силой. Другое дело, что знающие лекаря люди знали – бесполезно. Раз убедив себя самого, что он прав, мессир Иоганн уже не поддавался переубеждению. Впрочем, то же самое можно было сказать и об обоих панов. Пан Анджей, помешанный на мифах древней Эллады, на античных героях и чудищах, ими сражённых, в существовании которых был искренне убеждён, например, иногда начинал спорить до хрипоты, даже и с ксендзом, который пытался убедить его, что вера такая – сущий грех. Пан Роман, способный ради собственных понятий о шляхетской чести, влезть в любую авантюру, пусть даже при этом приходилось рисковать не только своей жизнью, но и жизнями его воинов... Но всё же даже на их фоне, мессир Иоганн выделялся поистине ослиным упрямством. Упрямее мессира Иоганна был только мессир Иоганн во хмелю. Ну, да и Бог с ним. К занудству его успели
– Вперёд! – приподнявшись в стременах, рявкнул пан Роман. – Прибавить ходу!
Подчиняясь воле седоков, кони перешли с шага на рысь.
10.
– Вот ведь... ух, нечисть поганая! – внезапно взорвался Кирилл и ехавший подле него атаман Дмитр встрепенулся. Разведчик, его казак, растерялся и не знал, что и сказать.
– Что случилось? – удивился Дмитр, изумлённо хлопая белесыми, длинными как у девицы ресницами, которые, наряду с голубыми глазами и наивной рожей брали за живое почти всех девок, баб и даже немолодых бобылих.
– Что случилось? – передразнил его, оскалившись недобро, Кирилл. – Случилось то, что мы обскакали врага! Видишь ведь, по этой дороге никто давно не ездил... я говорю о больших отрядах. Скорее всего, те ляхи, что были на постоялом дворе, они и есть – те, кто нам нужен! А этот «пан Андрей», небось, покатывается сейчас со смеху, издевается над ним!!! Ну-ка, разворачивай сотню, други! Посмотрим, как он запоёт, этот клятый лях, когда стрельцы Павла Громыхало вдарят в приступ!
Он был очень разгневан – сотник Кирилл, и никто не поспел спорить с ним. Он был совершенно уверен в своей правоте и очень решительно настроен. И сотня, проехавшая по узкой лесной дороге почти что десять вёрст, уже предвкушавшая законный отдых, горячий гуляш и крепкий сон, вынужденно развернулась и пришпорила коней. Никто не сомневался – враг увидит их следы, поймёт, какой дорогой они шли, и пойдёт другой. Если – ушёл. А хотелось надеяться, что, потратив на бой силы и наверняка – людей, ляхи потратят ещё и время – чтобы зализать свои раны. Успеют!
Кони визжали, отдавая на эту безумную скачку все силы, люди уже забыли, когда последний раз спешивались... Десять вёрст промчали за два часа. На взмыленных конях, сами в мыле, вымахали к вечеру на поляну перед постоялым двором. И сразу стало понятно – здесь что-то очень не так. Что-то очень не так! Ворота, несколько часов назад казавшиеся прочными, надёжно подвешенными и надёжно запертыми, теперь были сорваны. Одна створка висела на нижней петле, угрожающе раскачиваясь от ветра и, грозя рухнуть, вторая... со второй дела обстояли ещё хуже. Она, сорванная грубо, с мясом, валялась на земле и её подгнившие, как теперь было видно, доски попирали ноги каких-то оборванцев. Их было немного – человек двадцать, но даже слепой бы угадал в их руках оружие. Не иначе, приятели тех, что не так давно штурмовали постоялый двор...
– Спешиться! – не дожидаясь приказа, рявкнул за спиной Павло Громыхало, и почти тут же сам Кирилл, приподнявшись в стременах и одним движением вытянув саблю из ножен, звонко и протяжно прокричал:
– Москва!
Старый боевой клич был подхвачен почти что сотней глоток, а жуткий визг вытягиваемых из ножен сабель и палашей прозвучал оборванцам похоронной мелодией. В воротах возникла замятня, даже давка – каждый спешил укрыться за стенами... как будто ЭТИ СТЕНЫ могли остановить кого-то.