Ларец Зла

Лэнгфилд Мартин

Роберт вошел в храм, направился по узкому проходу к самому алтарю и сел около него на первую попавшуюся лавку. Он никогда не отличался набожностью и в общем-то лишь по большим праздникам захаживал в церковь, однако в последнее время, особенно после беды с Моссом, что-то зачастил. Просто чтобы посидеть, подумать, чтобы вокруг никто не вертелся и не мешал…

Итак, что, если им придет в голову выставить иск не Джи-би-эн, а ему персонально? Это будет, конечно, великая подлость. Особенно сейчас… после того, как он так потратился на новый

дом и на беременность Кэтрин…

Роберт сидел, обхватив голову руками и чуть покачиваясь из стороны в сторону. Страх подступил ближе и впервые за сегодняшний день всерьез пощекотал сердце. Всю жизнь он убивался ради того, чтобы все у него было стабильно и хорошо, чтобы ни с какой стороны не дули сквозняки, чтобы все в радиусе пяти миль от него было предсказуемо. Роберт прекрасно знал, что окружающий мир по большому счету страшен и опасен — в нем полно места для страха, смерти, ненависти, — но он умел держаться — и держать своих близких — от всего этого подальше. А теперь… он устал и чувствовал, что если сумрак сомкнется вокруг него, он, наверно, и не сможет ему противостоять. Сумрак умеет соблазнить, обмануть, приклеиться так, что не оторвешь…

Он вздрогнул от низкого басового гула, затопившего вдруг все помещение храма: проснулся церковный орган. Это была не музыка, не мелодия — просто отдельный протяжный звук, у которого имелась своя магия. Он пробирал до костей, а когда вдруг оборвался и в храме вновь повисла тишина, Роберт будто оказался уже в другом мире. Затем орган вновь ожил и выдал целую серию более высоких нот, а потом вновь низких, самые последние из которых были едва различимы для человеческого уха, но от них у Роберта трепетала душа…

Он вдруг осознал, что в кармане пиджака надрывается телефон, настроенный на виброзвонок. Оказалось, что, зачарованный органом, он пропустил два звонка. Звонивший, отчаявшись, оставил ему сообщение.

— Роберт, — услышал он в трубке голос несчастного Хораса. — Это я. У нас страшные новости, друг мой, которые касаются Лоуренса. Впрочем, ты же журналист, так что наверняка уже в курсе. Я был сегодня у него в компании, меня там просто измучили… Я хотел сказать тебе сейчас, чтобы ты не вздумал винить себя ни в чем… Понимаешь? Ни в чем. Пожалуйста, позвони мне, когда сможешь.

Роберт тупо уставился в розовый витраж справа от алтаря. Лишь спустя минуту или две он вдруг ощутил физическую потребность куда-то срочно идти и что-то срочно делать. Вскочив с лавки, он бросился по узкому проходу на улицу. Оказавшись на крыльце церкви, тут же набрал номер Хораса.

Голос его друга подрагивал, Хорас явно еще не оправился от шока. Покорно и терпеливо выслушав многословные соболезнования Роберта, он вдруг тихо произнес:

— Скажи, ты знаешь человека по имени Адам Хейл?

Роберт вздрогнул и, на мгновение отставив трубку телефона от уха, пораженно уставился на нее. Откуда Хорас-то мог знать Адама?..

— Э-э… в общем, да…

— Ты хорошо его знаешь?

—

И да, и нет. А почему ты о нем спрашиваешь?

— Он побывал у Лоуренса за несколько часов до его трагической гибели.

Роберт стоял на крыльце как громом пораженный и долго не мог выдавить ни звука.

— Послушай, Хорас, а ты уверен…

— Роберт, нам надо увидеться. Как можно скорее! Ты сейчас где?

— У церкви Святого Варфоломея, на Парк-авеню.

— На улице? Зайди внутрь и жди меня. Прошу. Это очень, очень важно!

Вернувшись в церковь, Роберт наткнулся в проходе на служку и спросил об органе. Оказалось, его раз в неделю настраивали и сегодня был как раз один из таких дней. Он вновь сел на ту же лавку, стараясь не обращать внимания на басовые и высокие ноты, которые выдавал настройщик. Роберт никак не мог собраться с мыслями и так и просидел в ступоре до тех пор, пока вдруг не увидел рядом Хораса.

— Спасибо, что подождал. У нас мало времени, если честно. Рассказывай.

— Что?

— Все, что ты знаешь об Адаме.

Роберт внимательно вгляделся в лицо друга. На нем была написана не скорбь, а сильная тревога, и это его поразило. Проведя ладонью по лбу и оглянувшись — в церкви, кроме них, никого не было, — он наконец начал:

— Мы приятельствовали в университете. В Англии. Он был моим старшим товарищем, советчиком и в какой-то степени даже неофициальным наставником. Видел во мне неотесанного, но подающего надежды оболтуса, на которого не жаль потратить время и силы, ибо это могло дать результат. Опекал меня, правда, по-своему. Адам был неистощим на разного рода каверзные розыгрыши, и ни одна из его затей не обошла меня стороной.

— Что за розыгрыши?

— Порой невинные, порой смешные, а порой и весьма жесткие. Он заставлял нас проходить разные испытания, но в итоге никто не оставался на него в обиде. У Адама всегда была харизма, личный магнетизм. В последние годы в его жизни, правда, не все было гладко. Но он… хороший парень. Подлости и зла от него ждать не надо.

— Тебе приходилось слышать о чем-то необычном, что имело к нему отношение?

— Ты шутишь, Хорас?! С ним всегда случалось именно что-то необычное! В высшей степени необычное, странное и даже трагическое. Кстати, в девяностых Адам и Кэтрин несколько лет были мужем и женой. Но у них ничего не сложилось.

— Ты имеешь в виду свою Кэтрин?

— Да.

— Хорошо, а еще?

У Хораса дрогнул голос, и волна жалости мгновенно затопила сердце Роберта.

— Слушай, Хорас, мне правда ужасно жаль, что твой брат… что он…

— Не отвлекайся, прошу тебя.

— Ну, после окончания учебы Адам подвизался в международной журналистике, стал разъезжать по свету и однажды влюбился в одну невероятно красивую девушку…

— Так-так… Дальше?

Роберту вдруг пришло в голову, что Хорас не столько хочет понять, как много ему известно об Адаме, сколько — что неизвестно…