Largo
Шрифт:
Но «божественная» укутывала свою большую шляпу длинным газовым шарфом. Рядом с ней садился Яков Кронидович. Они проехали в двух шагах от Петрика. Королевна сказки Захолустного Штаба не заметила своего мушкетера — победителя. Против нее сидел Портос и оживленно что-то рассказывал ей. Она весело смеялась его рассказу.
На Петрика чуть не наехали ганноверские вороные кони. Саблин, правивший ими, остановил их. Вера Константиновна, а за нею Коля и Таня выпрыгнули из высокого кабриолета.
— Г'анцев, — кричала Вера Константиновна — не увели вашу п'гелестную Одалиску? Ведите
И то больное, едкое, может быть, ревнивое — впрочем — на каком основании? — чувство, что темным облаком готово было заслонить ликующее солнце его победы, быстро исчезло. Петрик сейчас увидал свою Одалиску, уже в попоне и капоре. Ее водил с другими лошадьми по кругу Лисовский. Петрику стало стыдно, что ее — он хотел променять на женщину, что не к ней, виновнице своего торжества, он пошел первой. Он благодарно посмотрел на Веру Константиновну и пошел с нею к милой Одалиске.
— Сними попону, — сказал он Лисовскому.
— Ах нет… зачем? не надо, — робко запротестовала Таня. — Ей, верно, так хорошо и уютно!
Но Лисовский быстро и ловко скинул попону. Одалиска, уже остывшая, с слипшейся на плечах, у пахов и на спине, где было седло, шерстью и с громадными еще возбужденными скачкой и победой глазами, вся покрытая сетью вздувшихся жилок стала против Саблиной и ее детей.
— Какая п'гелесть! — сказала Вера Константиновна, лаская лошадь…
Она подняла голову к подъехавшему на кабриолете мужу.
— Не п'гавда-ли, Александ'г? Сколько в ней к'гови!
— Лазаревская, — коротко сказал Саблин. — Берегите ее, Ранцев. Это сокровище, а не лошадь.
Таня прижималась к шее лошади. Коля, оглядывая восхищенными глазами, играя в знатока, обходил ее.
— П'гелесть! п'гелесть! — говорила Саблина. — Благода'гю вас, 'Ганцев, что показали — и подав руку Петрику, она пошла к кабриолету. Таня сделала книксен и протянула тоненькую ручку Петрику. Петрик бросился помочь Вере Константиновне забраться на кабриолет, но она уже ловко поднялась по ступенькам и приветливо помахала красивой рукой, затянутой в серой перчатке — над головой.
— До свиданья!.. — крикнула она.
Петрик остался с Лисовским.
— Ну… идем домой, — сказал Петрик… — Седло где?
— Ивану отдал, ваше благородие. Он повез.
— Ну, вот, Лисовский… И мое… и твое счастье. Посылай сотню рублей домой…
— За что жаловать изволите, — смутился солдат. — Ваше благородие, ей Богу, мне ничего такого от вас не надо… Я и так всем вами доволен.
— Посылай, брат, смело!.. Ты знаешь, что Государь мне сказал?…
Они пошли рядом по пыльной, уже опустевшей дороге. С ними шла Одалиска.
Офицер рассказывал солдату о своем счастье, о чести полка. Солдат его слушал. У обоих было легко и радостно на сердце. Обоим улыбнулся светлый Божий день.
За зеленые холмы Красного Села багровое опускалось солнце. Далеко впереди белели ряды палаток главного лагеря. Петрик знал: его ждут с ужином офицеры Школы. Будет шампанское, трубачи, марши, тосты — будет его праздник. Портоса на нем не будет. Будут офицеры — чести и долга. Партийных с ними не будет.
Он торопился в школу. Порою он протягивал
Нежность и теплая любовь заливали волной его сердце.
XLIII
Последнее воскресенье перед отправлением на маневры, а после них в Поставы на парфорсные охоты, Петрик проводил у Долле на Пороховых заводах.
До вечера они гуляли по большому лесу "Медвежьего Стана" и собирали грибы. Вернулись с большими кошелками, полными красных. подосиновиков, белых, березовиков, моховиков, сыроежек, гарькушек и маслянок. Дома в столовой, за большим столом разбирали грибы по сортам… Крепкий грибной запах, запах моха и леса, шел от грибов. Из кошелки Долле выпал красивый большой мухомор с ярко красной шапкой в белых пупырышках.
— Этот как сюда попал? — спросил Петрик. — Ты ошибся?
— Нет, я взял нарочно… Мне надо… Для исследований.
— Для химии, — улыбаясь, сказал Петрик. Он держал мухомор в руке и рассматривал его.
— Ты не обратил внимания, Ричард, — сказал он, — что и в природе красный цвет — знак яда… Опасности… Мятежа… Смерти… Мухомор!.. Какой яркий и прекрасный цвет!.. Точно кто выставил красный флаг, как сигнал крушения… смерти… Бузина… крушина… волчьи ягоды… все ярко красное.
— Ну, а как — же земляника, малина, красная смородина… яблоки… вишни?…
— Не тот, Ричард, цвет… Не такой наглый… Не такой кричащий…
В открытое окно, чуть клубясь сизыми августовскими туманами, смотрел лес. Несколько минут в темневшей столовой была тишина и раздражающе пахло грибами.
— Ричард, — тихо сказал Петрик, все еще пристально разглядывавший мухомор. — Портос в партии?
Долле не ответил. Сумерки сгущались в комнате. Таинственным и странным становился глухой лес.
— Если он в партии, — продолжал Петрик, — я считаю это очень опасным… Партия сама по себе — я тебе, Ричард, рассказывал про нигилисточку и божьих людей — сама по себе ничтожество. Это идиоты… Это невежественное и пошлое дурачье, но дурачье аморальное… Эти люди сами ничего не сделают… Но Портос!.. Я вижу его… Ему такие-то и нужны… Он жаждет власти… Я считаю — таких людей, как он, надо уничтожать… Опасные люди. Ты, как думаешь, Ричард?
Долле раскладывал грибы по газетным листам и делал это так тихо, что никакого шороха не было слышно.
— Ты как думаешь? — повторил Петрик.
— Я думаю… — очень тихо, но внятно и отчетливо сказал Долле — вообще… никого не надо уничтожать.
— Но… если ты его не уничтожишь… Он уничтожит тебя… Что меня!.. Я не о себе говорю!.. Он уничтожит Россию…Государя… Бога!
— Бога уничтожить нельзя, — еще тише сказал Долле.
— Он вытравит Божие имя из людских сердец, — волнуясь, сказал Петрик. — Ты знаешь?… С некоторых пор он мне кажется очень странным… Я его… ужасно как… ненавижу за то, что он стал партийным.