Лариса Рейснер
Шрифт:
Эта строфа у Гумилёва кончалась строкой: «Ты встанешь наутро, и встанешь для славы». Действительно, ум у Ларисы острый, проникающий даже в неблизкие для нее духовные пространства.
А что же для нее главное в «Гондле»?
«Все в ней ["Гондле"] радуется своему большому росту, стих расправляется в монологах и диалогах, играет силой, не стесненной архитектурным, героическим замыслом… неудержимо растущей энергией стиха… Изгнание, [героя] позор, одиночество, „неправый волчий суд“ – только начало того пути, который проходят на земле все сильные духом, горбатые лебеди, посаженные в зверинец. Начало религии
Солнце просияло болью, северные ели, утесы и воды кланяются человеческому страданию. Природа ждет. Еще немного, и безумный, с кленовыми листьями и хвоей на плечах, войдет ее зеленый и живой рай.
Новый мир, неожиданно милый,Целый мир открывается нам…Так, по существу кончается «Гондла», сын скальда, сказочный король, «звездный и надзвездный», полюбивший «огнекрылую боль», чужой земле и от нее свободный.
Но для Гумилёва Гондла все же, в конце концов, не только художественный образ, но живой и побежденный христианин, загнанный и затравленный царь. И непременно здесь, на земле, среди этих вот язычников, нужна ему окончательная победа. Для нее и умирает Гондла, и мечом, вынутым из его сердца, лебеди крестят волков. Так, в самом конце, почти неожиданно на чашу весов падает тяжелое и общее понятие – «христианство», и кажется, что именно оно и перевешивает, поглотив маленький груз личного подвига и отречения.
Совсем минуя какую бы то ни было религию, одной любовью, одной верой искупает свою вину Лаик. Ей все равно, кто положит в ладью тело королевича: «люди, лебеди иль серафимы», и куда ее понесет южный ветер.
Есть только одна страна, отчизна лебедей, «многолиственных кленов» и роз, и к ней приводит свободная смерть. Как ни ослепителен крест, он подчиняется законам старой, языческой правды, вещему обряду трагических игр.
Так уйдем мы от смерти, от жизни,Брат мой, слышишь ли речи мои?К неземной, к лебединой отчизнеПо свободному морю любви.Совершенство стиха и заключительный монолог Леры – до известной степени вознаграждают идеологическую запутанность последнего действия, которое могло стать роковым для всего «Гондлы»».
Для Ларисы, как и для Гафиза, подвижничество любви является смыслом жизни человека, а лебединая отчизна – реальностью.
Февральские встречи
Следующие открытки Николая Гумилёва датированы 22 и 23 февраля. На них только стихи, названные канцонами – песнями о рыцарской любви. Никаких других слов на открытках нет, даже обращения. Видимо, потому, что в феврале Николай Степанович по выходным приезжал в город и виделся с Лери. Эти встречи Гумилёва с Ларисой в феврале 1917 года увенчались канцонами. Первая открытка пришла из Москвы. В этой первой канцоне отразилась вершина их любви:
Бывает в жизни человекаОдин неповторимый миг:Кто б ни был он, старик, калека,Как бы свой собственный двойник,Нечеловечески прекрасенТогда стоит он, небесаНад ним разверсты, воздух ясен,И наплывают чудеса.Таким тогда он будет снова,Когда воскреснувшую плотьРешит во славу Бога-СловаК небытию призвать Господь.Волшебница, я не случайноК следам ступней твоих приник,Ведь я тебя увидел тайноВ невыразимый этот миг.Ты розу белую срывалаИ наклонялась к розе той,А небо над тобой сияло,Твоей залито красотой.Вот и ответ Гумилёва на рейснеровское «тяжелое понятие христианства».
Вслед этой, еще не совсем законченной канцоне, на следующий день, 23 февраля, приходит другая:
ЛучшаяНиколай Степанович многим своим возлюбленным обещал жениться, разведясь с Анной Ахматовой. Слух о том, что Лариса Рейснер была невестой Гумилёва, идет от Ахматовой, от ее разговоров с Павлом Лукницким, который записывал их, будучи первым биографом Гумилёва. Другие источники либо повторяют Лукницкого, либо по-своему толкуют его записи, которые он вел с 1924 года.
Д. Лихачев был однокурсником П. Лукницкого по Петроградскому университету и отмечал такие его черты:
«Аккуратность, точность, добросовестность, чутье истинных духовных ценностей, его органическая потребность фиксировать в своих дневниках все, что он видит, знает».
Из дневника П. Лукницкого (10.02.1926): «В 1916 АА (Анна Ахматова. – Г. П.) была в «Привале комедиантов» (единственный раз, когда она была там), было много народу. В передней, уходя, АА увидела Ларису Рейснер и попрощалась с ней; та, чрезвычайно растроганная, со слезами на глазах, взволнованная, подошла к АА и стала ей говорить, что она никак не думала, что АА ее заметит и тем более заговорит с ней. (Она имела в виду Николая Степановича и поэтому была поражена.) «А я и не знала»». Лидия Чуковская записала конец этого рассказа Ахматовой: «Откуда я могла знать, что у нее был роман с Николаем Степановичем. Да и знала бы – отчего же мне не подать ей руки».
Из дневника П. Лукницкого (8.04.1926): «После разговора с АА о разводе (1918) Николай Степанович и АА поехали к Шилейко, чтобы поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить „по-товарищески“: „У меня есть, кто бы с удовольствием пошел за меня замуж. Вот Лариса Рейснер, например… Она с удовольствием бы…“ Ларисе Рейснер назначил свидание на Гороховой в доме свиданий. Л. Р.: „Я так его любила, что пошла бы куда угодно“».
Может быть, это свидание на Гороховой и произошло в феврале – начале марта. С середины марта у Гумилёва опять обострился процесс в легких и его поместили в лазарет на Английской набережной, 48. В тетради стихов Ларисы Рейснер есть несколько набросков о встречах с Гумилёвым:
Не дрожи теплом ночлега,Меха, любимая, одень.Сегодня ночь, как лунный день,Встает из мраморного снега.Ты узнаешь подвижный светИ распростертые поляны.И дым жилья, как дым кальяна,Тобою вызванный поэт.А утром розовым и сизым,Когда обратный начат путь,Чья гордая уступит грудьПевучей радости Гафиза.Во втором наброске не все слова прочитываются:
Сладкоречивый Гафиз, муж, ягуару подобный.Силою мышц, в многократном бою оборенный (?)Тучнобедренных месков и овнов отважный хититель,Славным искусством своим затмивший царей Мирмидокса.Тщетно тебя избегает прекрасно-ланитная (?) дева,В куще родительской прячась отПлачь седовласая матерь! Почтенный отец сокрушайсяТень амврозической ночи дщерь побежденную скрой.Соль и