Ласковые имена

Макмуртри Лэрри Джефф

– А какие там у вас в Небраске больницы?

– Вполне хорошие, – ответила Эмма. Она сделалась патриоткой штата и постоянно защищала его от нападок своей матери.

Узнав про затвердения, Флэп вздрогнул.

– Хорошо, что мы застрахованы. Помнишь ту операцию на гландах? – Эмма помнила. Из-за того, что Тедди удалили гланды, они прожили целую зиму в бедности. Это было в Де-Мойне.

Удаление уплотнений оказалось очень небольшой операцией. Доктор Бадж, казалось, расстраивался, что ему пришлось задержать Эмму в больнице на ночь. Когда наложили швы, он сказал:

– Я, наверное, мог это сделать амбулаторно – прямо в кабинете.

– А

что это было? – спросила Эмма.

– Маленькие опухоли. Размером в шарик для игры в камушки. Мы сделаем биопсию и скоро все узнаем.

У Флэпа было заседание, и он приехал в больницу с опозданием. Он поссорился с Дженис, которая была уверена, что Эмма притворяется, чтобы ей посочувствовали. Дженис набирала эмоциональный капитал, используя все условности, которые Флэп еще соблюдал в семье. Скандал и заседание привели Флэпа в такое состояние, что, казалось, он нуждался в госпитализации больше жены.

– Они делают биопсию, – сообщила Эмма. – Это современная форма бросания жребия.

Флэп принес ей розы, и она была тронута; отправив мужа домой готовить детям гамбургеры, она устроилась с двумя томами Грэма Грина, которые купила себе почитать. Потом у нее разболелась подмышка, и она, выпив оставленные ей таблетки, задремала. В голове крутилась ее собственная фраза о бросании жребия, когда она проснулась. Было четыре утра, и погода стояла безветренная. Она лежала, представляя, как опухоли плавают в пробирке, и ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить.

Лишь увидев доктора Баджа, входившего в палату, она поняла, как легли кости. До того она как-то отмахивалась от мысли о раке.

– Ты имеешь в виду, что у тебя может быть рак? – как-то спросил ее Флэп. Тогда она кивнула, но разговор тем и кончился.

– У вас, дорогая, недоброкачественное образование, – очень мягко сказал доктор Бадж. Прежде он никогда не называл ее «дорогой». Эмма почувствовала, что куда-то проваливается, словно кончился плохой сон – или только начинается.

С того дня, почти с того самого момента она почувствовала, что власть над ее жизнью перешла из ее рук и неловких, но любящих рук ее ближних к медицинским сестрам, консультантам, лабораториям, химикатам, приборам.

Убежать от этого удавалось не надолго: она провела неделю дома перед тем, как ей пришлось ехать в Омаху на серьезное обследование. Оставаясь в Омахе шесть дней, она не могла не думать, что ее смертный приговор был скреплен печатью в том городе, где Сэм Бернс надеялся с ней пожениться. Доктор Бадж был с Эммой откровенен; он ожидал, что у нее меланома, и она была, но его страхи оказались преуменьшенными.

– Я ими начинена, – сказала она мужу, и так оно на самом деле и было. Несколько дней ее преследовал страх изнурительных операций, но кости легли так определенно, что они были излишни. – Это как коревая сыпь, только внутри, – пояснила она Пэтси, стараясь представить дело в комическом свете, так как доктора оставили у нее именно такое представление.

– Не говори такие вещи, – с ужасом сказала Пэтси.

На следующий день она сама пошла к врачу.

Аврора Гринуэй мрачно выслушала первые новости. С тех пор, как Эмма впервые упомянула об уплотнениях, мысль об этом не оставляла ее.

– Наша девочка в беде, – сказала она, повесив трубку.

– Вы меня здесь не оставите, – заявила Рози. – Кому-то же надо присматривать за детьми.

Именно этого Эмма и хотела от хьюстонской

команды. Она всегда не любила больничных посещений; ей казалось, что их неловкость хуже самой болезни – любой болезни. Ее мать с Рози должны были поселиться в Кирни, чтобы обеспечивать в доме нормальную жизнь. Все согласились, что Флэпу стоит некоторое время пожить в факультетском клубе, но это была простая условность, так как такового в природе не существовало. Он жил у Дженис, которая ухитрялась ревновать его к недугу Эммы, при всей его серьезности.

Вернувшись из больницы после первой операции, Эмма в первые дни пережила собственное замешательство, что позволяло ей легче справляться с замешательством ее детей, любовника и мужа. Флэп сразу же стал делать вид, что на самом деле она больна несерьезно, доктора ведь так часто ошибаются.

– Я и сам доктор, так что знаю, – шутил он. Эмма с этим соглашалась, так как это было нужно мальчикам. Милэни воспринимала это все как праздник с гостями. Приедут бабушка с Рози. – И Вернон, – настаивала она. – Пусть Вернон тоже приедет.

Труднее всего было с Ричардом, намного труднее. Эмма еще не знала, умирает она или нет, но холодный инстинкт подсказывал ей, что он не должен к ней привязываться сильнее. Она не хотела портить его жизнь, неважно, смерть или жизнь отберет ее у него. Но не желая этого, она была не в силах холодно отвергнуть его. Ричард был в отчаянии, он хотел вылечить ее своей любовью, он сделал из этого испытание для себя самого. Эмма была тронута, но радовалась, что у них мало возможностей для встреч. Ей нужно было слишком много сделать и обдумать. И лишь моментами под влиянием Ричарда, с его горячностью, ей начинало казаться, что все это ерунда, заблуждение врачей. Пока еще она не чувствовала сильных болей.

Они пришли в Омахе, где, как оказалось, ей предстояло лежать в больнице. У доктора Баджа не было необходимого оборудования; он не мог вводить радий, как ей сказали, это было необходимо.

– Хорошо, но от него что-нибудь остановится?

– Конечно, он заблокирует опухоль, – сказал новый молодой доктор. – Иначе мы не стали бы его применять.

В Омаху она приехала с матерью. У Флэпа были его обязанности, а Рози как раз могла справиться с детьми. Вернон собирался приехать, как только сможет. Ни Эмме, ни Авроре не понравился молодой доктор по фамилии Флеминг. Он был маленький, аккуратный и чересчур разговорчивый. Он очень много рассказывал им обеим о проявлениях различных форм рака; его метод заключался в предоставлении больным такого количества информации, чтобы они были не в силах ее переварить. Разумеется, большая часть сведений не относилась к их собственной болезни.

– Этот человечек слишком самодоволен, – заметила Аврора. – Надо ли нам оставаться здесь и терпеть его? Почему бы тебе не переехать в Хьюстон?

– Я не знаю, – сказала Эмма.

По ночам она и сама об этом думала, ей казалось заманчивым вернуться в мягкую влажность Хьюстона. Но она не хотела ехать. То, что происходило, могло затянуться на месяцы, ей пришлось бы перенести всю свою жизнь в другую местность, а это было неприемлемо. Хоть она и начинена, ничего не известно наверняка. Ей пробовали давать новые лекарства, и даже доктор Флеминг не мог предсказать результат. Все было очень неопределенно, но она поняла, что эти новые лекарства – ее надежда. В некоторых случаях они не просто останавливают процесс, но могут и вылечить.