Ласточка смерти
Шрифт:
— К вам можно?
Директор равнодушно посмотрел в мою сторону и указал мне на стул.
— Присаживайтесь. Вы по какому вопросу? — спросил он бесцветным тоном.
Я села напротив на стул и жестом пригласила в кабинет Михаила.
— Добрый вечер, Андрей Васильевич.
Андрей Васильевич вздрогнул. Он не ожидал, что незнакомая женщина знает его имя и отчество.
— Чем могу быть полезен? — Этот вопрос он задал более заинтересованно, но в его тоне сквозило напряжение.
— Вчера утром в мороженом моего подопечного оказалась муха. Мы обратились в санэпидстанцию, — я кивнула в сторону Михаила, — о чем и решили
— Мы с вами знакомы? — Лагутин оглядел меня с ног до головы.
— Немного, — соврала я, — я — Евгения Охотникова, частный телохранитель.
— О! Женщина — телохранитель! Это очень интересно, — оживился Андрей Васильевич, — и кого вы сейчас охраняете? — Он смотрел на меня с любопытством.
— А вот этого я вам сообщить не могу. Профессиональная этика. Кстати, что вы скажете насчет мухи? — Я вернулась к нашим баранам.
— Ну, милые мои, — развел руками Лагутин, — у нас кафе на открытом воздухе, а за то, что в нем летает, мы не в ответе.
— Но вы в ответе за санитарное состояние кафе. Да, кстати, а мы можем видеть того официанта, который принес мороженое? Мне не понравился его внешний вид: он выглядел неопрятно. — Я не стала говорить директору кафе, в чем я действительно подозревала официанта.
— С официантом вы могли бы поговорить сразу, а не откладывать это на сутки. Они у меня работают через день, и сегодня другая смена. — Видимо, Андрей Васильевич был спокоен за своих подчиненных.
— Все это понятно, но он куда-то пропал сразу же после того, как нас обслужил. Кстати, а сколько официантов у вас в смене? Трое? — Я пристально посмотрела Лагутину в глаза.
— Двое. Точнее, четверо: двое работают сегодня, а двое других в выходные, они работали вчера.
Он смотрел мне в глаза, и его взгляд был открытым.
— А где третий?
— Да нет у меня в смене третьего официанта! Не было и нет. По штату не положено. Можете убедиться сами: двое сейчас в зале, а еще двоих вы наверняка видели вчера. — Андрея Васильевича этот разговор начал раздражать.
— Вы говорите неправду. Вчера в кафе было трое официантов. Потом один ушел. — Я решила идти напролом, хотя понимала, что нажимать на директора не совсем этично.
Лагутин помолчал, сверля меня взглядом.
— Жаловаться будете? — с иронией спросил он.
— Нет, напишем благодарность, — парировала я.
Андрей Васильевич сцепил руки и покрутил большими пальцами.
— Приходил один ко мне. Просился на работу. Я поставил его вчера в смену, а он часа два поработал и ушел. Так что можно о нем больше не вспоминать.
— Как его зовут? У вас остались его данные? Фамилия, номер телефона…
Лагутин развел руками.
— Я решил сначала попробовать его в деле. Он пришел без паспорта, только с медицинской книжкой. Зовут его Илья, а фамилия то ли Громов, то ли Кропов, — память уже, знаете ли, подводить стала, — оправдывался Андрей Васильевич.
Вот теперь Лагутин сказал все. Мне оставалось только извиниться за беспокойство и покинуть кабинет администрации.
— Ну, что скажешь? — спросил меня Михаил. — Узнала, что хотела?
— Узнала, но не все. — Дело становилось еще запутаннее. Куда же делся третий официант? Лагутин даже не помнит его фамилию. Значит, официант этот — липовый. И медкнижка у него тоже липовая. С липовой фамилией и подклеенной наспех фотографией. Такую книжку можно с легкостью
— Теперь пойдем в «Руслан»? — спросила я.
— Пойдем, — сказал Михаил со вздохом. Настроение у него совсем упало, и этот вечер казался ему не таким приятным, как вначале.
Мы прошлись по Проспекту и вернулись в «Руслан». Там в полном разгаре была дискотека. В полутьме вспыхивали сполохи света, а громкая музыка заглушала голоса. Свободных столиков не было, и мы сели на крутящиеся стульчики у стойки.
— Что ты будешь пить? — спросил Михаил.
— Апельсиновый сок, — не сомневаясь, ответила я.
— Ну вот, мы приехали в кафе, оба на машинах, и теперь мне некому предложить шампанское, — ворчал мой доктор. — Мы еще не пили с тобой за знакомство, — вспомнил он. — Может, возьмем шампанское с собой и поедем ко мне? С этим Андреем Васильевичем мы много чего пропустили.
Я была не против. Мне не очень нравилось это кафе. Конечно, подросткам здесь было весело, но я бы предпочла более спокойную атмосферу.
Михаил купил бутылку розового игристого, и мы на двух машинах поехали к нему домой. Дорогой я подумала, что напрасно закрутила роман с добрым доктором. Конечно, Михаил всем был хорош, но что-то подсказывало мне, что он мне не пара. Не знаю, как это назвать. Может, предчувствие? У нас с ним разные жизненные ритмы, разные интересы, и оставить все как есть не получится. Нужно будет обязательно что-то менять. Но он — мужчина, и меняться придется мне. К тому же он, видимо, жутко ревнивый. Может быть, кого-то это и радует, но только не меня! Однако хватит, сегодня больше не будем думать об этом!
А о чем сегодня думать? Об официанте. Ведь говорил же мне Жданов, что официанта искать бесполезно! Нет, не поверила, решила проверить все сама. Теперь убедилась: в кафе-мороженом четыре официанта работают в две смены. В каждой смене по двое. Третий приходил на два часа и ушел. Значит… Значит, это был преступник, и я видела его лицо! Но какое отношение он имеет к семье Гончаровых? И кто водит его рукой?
Михаил показал мне, где лучше припарковать машину, и мы вошли в темный, пахнущий кошками подъезд. Железной двери, так модной в Тарасове, здесь не было, и первое, что попалось нам под ноги, шарахнулось от нас с хриплым мявом.
— Опять этот черт здесь, — заметил мой доктор с досадой, — брысь!
— Пусть бегает, — сказала я со смехом, — от него никакого вреда.
— Ну да! — Михаил был со мной не согласен. — Чувствуешь запах? Их здесь целое стадо. Старухи подкармливают из жалости. Бездомные.
Мне тоже стало жалко бездомных кошек.
— Откуда их столько? — спросила я, пытаясь рассмотреть в темноте, что у меня под ногами.
— В мае закончили расселять частные дома напротив, хозяева съехали, а кошки остались. Там в каждом дворе жили по две, а то и по три, да еще котята. Вот и набралось на нашу голову. Я как врач вообще против, от них блохи. Но старухи не дают их в обиду, жалеют.