Лаура. Ванна
Шрифт:
Лаура рассмеялась.
— Чем же еще это может быть? — воскликнула она.— Сверхприродное явление? Неземное вторжение? Сюрреалистический фарс? Если это так, то прекрасно, в искусстве все допустимо.
— Работа ли это животного или человека,— устало вмешалась Мирта, — вы собираетесь обсуждать эту проблему стоя, или нам лучше присесть?
Не ожидая ответа, она опустила на землю свою сумку у подножия, опутанного сетью странных растений дерева и начала искать Что-нибудь поесть.
— давайте разобьем здесь лагерь,— предложила Лаура.— Это наша последняя
Это рассуждение внезапно поразило меня. Не знаю почему, но я растерялся.
— Это уродство испортило мне аппетит,— проворчал Николас, который не мог оторвать глаз от сероватого Чудовища.
— Никто не собирается предлагать вам его в качестве пищи, — поддразнила его Мирта.
Мы едва закончили, есть, как Мирта и Тиео уже мирно спали, прижавшись, друг к другу, как обычно, обнаженные, под одним покрывалом. По тому, как Мирта обняла маленькую девочку, я понял, что она больше просто жалеет ее, чем испытывает к ней сексуальное влечение. Это выглядело, будто она боится потерять ее. А может, просто разыгралось мое воображение. Должен признаться, последние приключения перегрузили его.
Лаура и Николас далеко не отошли в поисках интимной обстановки — они просто перешли по другую сторону дерева. Я слышал, как молодой человек предложил:
— Хочешь, я вырежу на нем наши инициалы?
Голос Лауры сохранял уже ставший привычным шутливо добродушный уверенный тон:
— Это не очень мне нравится — мемориал в земле забвения!
— Верно, подмечено! — сказал он.
— Не будь таким мрачным, Николас,— успокаивала она.— Ты действительно боишься, что совсем забудешь свою Лауру?
— Если бы я был уверен, что во всей этой истории есть хоть одно слово правды, я бы увез тебя отсюда немедленно.
— Куда? — полюбопытствовала она.
— Послушать тебя, — рассердился он,— можно подумать, что на земле нет других мест, кроме этих чертовых холмов, этих чертовых шизиков мара!
— Николас, ты так легко расстраиваешься из-за слов, что позволяешь им управлять тобой. Ты действительно прав, слова пугают. Особенно старые. Нам лучше забыть их.
— Иногда мне кажется, что слово «любовь» тоже вышло из моды, по крайней мере, для тебя.
Я не услышал ответа Лауры и сделал вывод, что они, вероятно, уже целуются. Молчание затянулось. Они, должно быть, отошли подальше в поисках более подходящего места, чтобы заняться любовью.
Внезапно кто-то тихо позвал меня:
— Галтьер, ты спишь?
Это была Лаура. Казалось, она осталась стоять на том же месте.
— Да. А что?
— Подойди и взгляни сюда.
Заинтригованный я обошел дерево. Парочка была поглощена разглядыванием одного из гигантских спутанных клубков, которые поддерживали ствол.
— Посмотри на это! — Лаура была взволнована больше обычного.
Когда мои глаза адаптировались к темноте, я увидел на уровне ее груди выступающий округлый нарост, образующий угол в сорок пять градусов со спускающейся большой жилистой структурой, который был поражающе похож на фаллос.
—
Она продолжала свое исследование более тщательно и даже любовно. И снова воскликнула:
— О, в нем даже есть небольшая щель на головке. Нет сомнения, он может возбуждаться и доходить до оргазма.
— Прекрасный отросток,— оценил я.— Хорошо сделанный!
— Ты не прав,— возмущенно сказала она.— Он был посажен здесь кем-то. Это часть дерева: орган, сформированный корнем, естественно выросший в такой форме. Никто его не делал.
Пораженный я покачал головой. Она шутливо добавила:
— дотронься до него! Но будь осторожен! Видишь, как он поднимается? Возможно, он давно уже ждал этого. Ты не должен доводить его до апогея слишком быстро: это может повредить ему.
Такая возможность на самом деле меня совершенно не волновала. Впрочем, этот отросток был абсолютно безразличным к моему прикосновению. Лаура была права:
это была не просто вырезанная и обработанная полка. Скорее, своего рода бутон или боковой побег. Контакт с ним давал жутковатое ощущение, что этот побег покрыт кожей: это был, вероятно, эпидерм. Скользкий на ощупь, влажный от вечернего тумана или от выделения какой-то внутренней жидкости.
Внезапно у меня возникла мысль, что эта одновременно знакомая и вызывающая недоумение мягкость говорит скорее о графитовой смазке, чем о какой-то масляной субстанции. Не произошел ли он из этой паутины, которая обвила нас везде, изолировав от земли и неба.
Я достал мой карманный фонарь и осветил растение-пенис, чья плоть немедленно покрылась матовосеребряным оттенком, что сделало его еще более красивым — более того, более беспокойным.
— Что с тобой случилось? — возмущенно спросила Лаура.— Не беспокой его! И, пожалуйста, не относись к нему, как к какому-то неодушевленному предмету, или к такому, кто не знает, что ты от него хочешь!
Был ли этот корешок обидчивый или нет, меня не касалось: с риском оскорбить чувства его почитательницы я постарался поцарапать его сперва ногтем, а затем лезвием ножа по серой поверхности. Но он не поддался, не дал себя резать, проткнуть или даже поцарапать. Мой ноготь и лезвие проскользнули над ним, будто он был сделан из бесконечно тонкого, упругого и эластичного материала, явно неизменяющегося и неразрушающегося, даже лучшего, чем пластик или сталь.
— Странно! — произнес я, выключив фонарик и отступив назад.
— Фантастично! — поправила меня Лаура.
Николас издал крик изумления:
— Вот еще один!
— Где?
— Там.
Второй лжефаллос был на семьдесят или восемьдесят сантиметров ниже первого и напоминал его, как брата: старший брат, скажем так.
— Он твоего размера,— польстила мне Лаура.
Я был тронут, что она, по крайней мере, сохранила хоть это воспоминание.
— Ты ничего не замечаешь? — спросила, она.