Лаура
Шрифт:
Странно! Кто бы это мог быть? Преследователь? Шпион? Но мы ни от кого не убегаем и ничего ни от кого не скрываем…
Не сон ли это? действительно ли я увидел что-то или кого-то? Теперь все снова стало темным и неразличимым, как раньше. Я подошел к своему свертку, чтобы поискать бинокль… Ах, этим утром, вспомнил я, он утонул в реке! Я вернулся и снова стал вглядываться в сторону реки, довольно долго, неподвижно.
Я вздрогнул… чья-то рука легла мне на плечо! Мне стало стыдно за свой страх: рука потянулась к моему затылку, погладила волосы на голове. Ласковая щека Мирты коснулась моей.
Я вдруг понял, что ее вопросы касаются не настоящего, а относятся ко всей моей жизни, всей жизни… Я почувствовал, как она беспокоится обо мне. Она сказала:
— Чего ты испугался, Галтьер?
Чего это я должен пугаться? Почему я должен пугаться? И кого? После небольшого раздумья я ответил:
— Я не испугался. Я хочу знать, вот и все.
— Почему ты хочешь изменить свою жизнь? Мне не нужно было долго думать над ответом:
— Потому что мир, из которого мы ушли, не стоит того, чтобы жить там.
Она поцеловала меня в лоб, затем в щеки, прошептав таким тоном, будто я маленький ребенок, которого нужно успокоить:
— Но ведь ты принадлежишь этому миру, Галтьер! Я все еще не возьму в толк, что ты собираешься здесь делать. И я не могу понять, почему Николас в этих диких джунглях.
— Ради Лауры. А почему ты здесь со мной?
Я увидел, как вспыхнули ее глаза, а губы раскрылись в озорной улыбке.
— Меня попросила об этом Натали. Разве ты не полагаешь, что это достаточно серьезная причина?
Мне теперь трудно вспомнить, почему я почувствовал в то мгновение мучительную душевную боль. Мне показалось, что нежность и обеспокоенность Мирты проникают в меня, что ее ясный разум становится моим и дает мне устойчивость в этой расплывчатой действительности. Я посмотрел в глаза моей верной подруги с восхищением.
— Ты — кладезь мудрости, Мирта.
— С чего ты это взял! — рассмеялась она. — Я себе не принадлежу. Я живу только интересами тех, кого люблю. И я нахожу, что только они всегда правы. Всегда правы.
Она покрыла мои глаза и губы быстрыми поцелуями. Я почувствовал себя намного лучше и с радостью подумал о Натали. Я освободил себя от нее и сказал:
— Я люблю тебя, Мирта, потому что ты веришь в дружбу.
— А я не должна любить тебя, — ответила она, — потому что ты веришь в мифы.
Она положила обе руки мне на плечи, заставила опуститься на колени и лечь на землю, очень близко к огню. Пламя продолжало подниматься вверх и освещало уголок, который мы освободили от сухих ветвей кустарника. Лаура и Николас не изменили своих поз: они спали мертвым сном.
Мирта развязала саронг, который я спустил ей до ягодиц. Я вытянулся на спине, а она стала рядом на колени. Лицо ее было повернуто к огню: его отблески играли на нем красновато-коричневыми бликами, и это делало ее еще прекраснее, если это вообще возможно.
Губы Мирты приняли, форму, способную в совершенстве удовлетворить мою страсть. Вряд ли мне удастся когда-либо найти еще такое место, где я бы получил наибольшее удовлетворение. В такие моменты, я знаю это… я привык к этому, и у меня нет угрызений совести по поводу этого… я становлюсь чудовищно несправедлив к промежности как Натали, так и Мирты: для меня существует только
Она улавливает момент, когда я жду новых ощущений, более определенного наслаждения, и изменяет позицию. Она укладывается параллельно моему животу, так что ее рот скользит вдоль моего фаллоса во все увеличивающемся темпе. Одновременно ее рука начинает совершать вращательные движения у основания пениса, увеличивая в одно и тоже время давление, предохраняющее от преждевременного извержения спермы и одновременно стимулируя его.
Теперь Мирта двигает губами взад и вперед в определенном ритме вдоль моего копья. Каждый раз губы на мгновение выпускают его изо рта, а затем жадно, поспешно и чувственно заглатывают, пока он не доведен до последней степени возбуждения. Затем она подводит его прямо к своему влагалищу. Здесь он набухает и становится твердым, как камень. После небольшой паузы губы снова без устали продолжают свою работу.
Я подумал: вот теперь, в это самое мгновение, я должен взорваться! Плотно закрыв глаза, я испытываю головокружение. Две руки Мирты продолжают неустанно трудиться вместе с ее ртом и в этот момент меня охватывает невероятная и Неожиданная дрожь, а она начинает регулировать накатывающиеся друг на друга спазм, от которых я содрогаюсь всем телом.
Рот и руки Мирты доставляют мне более мощное, более продолжительное, более упоительные наслаждение, извлекают из меня больше семени, больше оргазмов, чем любые другие части тела любой другой женщины. Уже потом, когда мне кажется, что силы мои иссякли, мягкие движения этих чудесных нежных пальчиков и ее проворного языка вызывают во мне последний спазм, еще одну экуляцию.
И уже потом, отдыхая своей головкой на моем животе, Мирта жадно слизывает языком последние капли семени, собирает ее с головки члена и проглатывает их, мурлыча и удовлетворенно вздыхая:
— Ах, как это все чудесно!
Возможно, мы немного поспали после этого, я не знаю. Когда я пришел в себя, мы все еще лежали в той же позе. Я начал ласкать ее черные волосы, покрывшие почти половину моего тела, затем, не изменяя позы, подбросил веток в костер, пошевелил огонь.
Через пламя я увидел, что голова Лауры теперь уже лежала на груди Николаса, и оба они все еще крепко спали.
Глаза Тиео были широко открыты, и она улыбалась мне. Я послал ей воздушный поцелуй. Мирта подняла голову и попросила:
— А теперь удовлетвори меня.
Я надолго улегся на нее и, одновременно, — невидимым Мирте языком — ласкал промежность Тиео, чьи прямые губы, пухлые и уступчивые, отчетливо помнил между раскинутыми ногами.
Время от времени Мирта постанывала: «Я кончаю!» И достигала вершины. Я доводил ее до оргазма несколько раз, вознамерившись довести до изнеможения, готовый к тому, чтобы она умерла от удовольствия.