Лава
Шрифт:
Юли стояла у широко распахнутого окна, и не заметила моего появления. Я подошел ближе и замер, задыхаясь от нахлынувшего волнения. Легкий ветер мягко ударялся о ее лицо, взбивая пушистые пряди на лбу. Каждая черточка этого лица, бесконечно любимая и дорогая, заставляла трепетной нежностью биться мое сердце.
С задумчивой грустью смотрела она в голубое небо сквозь оконную раму, и вздрогнула, когда на стекле, словно истершееся в памяти воспоминание, появилось мое отражение. Минута, которую мы молча смотрели друг другу в глаза, показалась мне вечностью, и не нужно было никаких слов: все выстраданное, все пережитое и невысказанное
– Боже мой! Как долго тебя не было!..
Бесшумно, словно тень, она появилась в ванной, испуганно и тревожно глядя на меня в зеркале. Я быстро повернулся ей навстречу, опасаясь чего-то непредвиденного и страшного.
– Что с тобой?
– Я осторожно встряхнул ее за плечи.
Она недоверчиво посмотрела на меня, зябко кутаясь в купальный халат. Тихо произнесла:
– Мне приснился страшный сон...
Какой-то тяжелый ком откатил у меня от сердца. Оно снова забилось легко и свободно.
– Глупенькая! Стоило расстраиваться из-за такого пустяка!
Она остановила на мне напряженный взгляд и, словно, не слыша моих слов, медленно продолжала:
– Мне снилось огромное незаходящее красное солнце над черной пустыней... Какие-то звери... или люди?.. В шкурах, с лохматыми, грязными головами, и горящими красными глазами на темных лицах... Они впряглись в громадную черную колесницу и тащили ее, как обезумевшие, прямо на меня... Я слышала их хохот... их отвратительное сопение и топот их ног! Они надвигались на меня, а я не могла пошевелиться, чтобы убежать. Только видела колеса этой ужасной колесницы, увешанные человеческими черепами, готовые вот-вот раздавить меня, втереть в землю... Это ужасно, Максим!
Юли замолчала, глядя на меня огромными, полными ужаса глазами.
– Глупышка!
– Я обнял ее за плечи, прижал к груди.
– Ничего страшного не происходит! На тебя просто плохо действует жара, поэтому и снятся всякие кошмары. Это от переутомления, от непривычного климата, и от этого ужасного красного света.
– Ты думаешь, это из-за жары?
– В ее голосе послышалась надежда.
– Конечно! Успокойся и не думай больше об этом сне.
Я вернулся в комнату, поискал глазами одежду, которую вчера разбросал, где попало. Поднял с пола брюки, надел их.
Юли вошла в комнату следом, присела на подлокотник кресла, несколько минут внимательно наблюдала за мной, скрестив на груди руки.
– Максим! Может быть мы не правы, вмешиваясь в жизнь чужого народа, чужой планеты?
– неожиданно спросила она. Вид у нее был такой серьезный, как перед экзаменом.
– Как мы можем знать, что для них хорошо, а что плохо?
Я подсел к ней в кресло, заглянул в глаза: в самой глубине их застыла тревожная грусть. Странно, почему она заговорила об этом именно сейчас? Я положил ладонь на ее горячее колено и голосом школьного наставника-гуру нравоучительно произнес:
– Во-первых, мы не вмешиваемся ни в чью жизнь. Мы здесь по приглашению и воле этого народа: я - как представитель Охранных Систем Общества Земли, а ты... ты - как моя жена и верный товарищ! Разве помогать людям строить новую жизнь так уж плохо? И потом, народ Гивеи совсем не чужой для нас! В наших жилах течет та же кровь, у нас общая
– Ты говоришь сейчас, как агитаторы из местного революционного комитета!
– нахмурилась Юли.
– Мне иногда кажется, что они сами не верят в то, о чем говорят. Ты не задумывался над тем, что слова здесь все чаще начинают подменять действительность? Ты не замечаешь этого? Все вокруг о чем-то спорят, что-то доказывают друг другу, строят какие-то планы на будущее, но совершенно никто ничего не делает для претворения этих планов в жизнь! От этого теряется восприимчивость к действительности и остается только восприимчивость к словам. Разве я не права?
– Она испытующе посмотрела на меня.
Я нежно погладил ее колено.
– Тебе плохо здесь? Ты скучаешь по дому? Да?
– Нет, что ты! Мне здесь очень нравится!
Юли попыталась изобразить на лице оживление, но в глазах ее осталась все та же грусть.
– Скажи мне правду, Юли! Я все пойму.
– Да нет же, Максим! Все хорошо!
Она погладила меня по щеке.
– Просто я сама не пойму что со мной происходит. Это где-то внутри меня, - она приложила руку к груди около сердца, - и это как-то непонятно и тревожно...
Юли замолчала, глядя в окно, полузакрытое жалюзи. Проникавший сквозь них красный свет висел в воздухе широкими невесомыми полосами. Дальние предметы комнаты тонули в угольно-черной тени. Неожиданная мысль пришла мне в голову.
– Может быть это?..
– Я вопросительно посмотрел ей в глаза. Она поняла, улыбнулась немного снисходительно.
– Глупенький! Нет, это совсем не то, о чем ты подумал. Все гораздо сложнее. Не беспокойся об этом.
Я выпрямился, откинулся на спинку кресла.
– А почему я должен беспокоиться? Я был бы этому только рад!
Несколько секунд она пристально смотрела мне в глаза. Потом улыбнулась: нежно и устало.
– Какой ты у меня все-таки хороший... Очень!
Я отнес ее на постель, по пути целуя и наслаждаясь ароматом ее волос. Полы розового в полоску купального халата на ней развивались в потоках воздуха, гонимого вентилятором.
– Опусти штору!
– попросила она, откинув волосы на подушку.
Да, правда, я тоже никак не могу привыкнуть к этому свету. Я закрыл жалюзи и вернулся к ней. Сел рядом на край дивана. Она лежала, слегка повернув голову на бок, и смотрела на меня из-под полу прикрытых век: задумчиво и немного грустно. Кожа ее была почти медной, а тени на лице глубокими и черными, такими же, как волосы. Юли слегка приподняла левую руку, протянула ее ко мне. Я взял ее горячие пальцы, осторожно поцеловал их. Она улыбнулась, откинулась на спину. Глаза ее сделались глубокими и призывными, в этом красном свете, казалось, горящими.
Я осторожно распахнул полы ее халата и склонился над ней, чувствуя соприкосновение наших горячих тел, неотрывно глядя ей в глаза. Я, словно, тонул в них, ощущая легкое головокружение. Она не улыбалась. Глаза ее оставались сосредоточенными и внимательными, словно она исполняла какой-то торжественный обряд. Но это длилось минуту, не больше. Затем их затянула туманная завеса, и веки ее сомкнулись, как только губы наши слились в долгом сладостном поцелуе. Тонкие ноздри ее тревожно и часто затрепетали. Влажная, горячая тропическая ночь медленно истекала из нее, поглощая меня, заставляя дрожать во мне каждый нерв...