Лавина (сборник)
Шрифт:
Где-то в недрах коридора отворилась дверь, и в прихожую вышел Феликс. Он был очень высок — метра два или три, в спортивных штанах и куртке. Может, это был спортсмен, баскетболист.
Лицо у него было благородное и простое одновременно, как у интеллектуального лесоруба.
— Здравствуйте, — поздоровался Феликс. — Заходите, пожалуйста.
— Я не к вам, — сказала я.
— Как хотите, — согласился Феликс и ушел обратно в ту же дверь, из которой вышел.
— Я к вам, — сказала я Семеновой.
— Мое солнышко… — вдруг запищала
Я подумала: Семенова обрадовалась моему приходу, но, оглянувшись, увидела маленькую девочку лет трех, с хвостом и в джинсах.
— Что тебе, мой зайчик, радость моя? — пела Семенова.
Девочка посмотрела на меня и что-то тихо сообщила бабушке.
— Есть кто-нибудь в доме? — закричала Семенова так, что я вздрогнула всем телом, а девочка моментально заплакала. — Я спрашиваю: есть у ребенка мать?
В коридор вышла высокая молодая женщина, тоже с хвостом и в джинсах.
— Что вы кричите? — спокойно спросила она.
— Как это, что кричу! Ребенок умирает, а всем наплевать.
Женщина взяла девочку под мышку и понесла по коридору. Семенова, двинувшись следом, сказала:
— Нет у тебя матери, сиротка моя несчастная! Как ты держишь ребенка, ты сломаешь ей руку…
— Не митингуйте, мама, — спокойно попросила молодая женщина.
Они растворились где-то в темноте коридора.
В прихожую стремительными шагами вышел Феликс.
— Чего они орали? — поинтересовался он.
Я пожала плечами.
— Невозможно работать, — пожаловался Феликс и ушел обратно.
Появилась Семенова.
— Я к вам, — еще раз напомнила я, боясь, что она снова направит меня к Феликсу.
— Проходите. — Семенова кивнула мне светским поклоном, переключаясь в новое качество, и улыбнулась мне, как королева Англии.
Она привела меня в свою комнату: на двери висели ножи и сабли, должно быть, старуха их коллекционировала. В комнате были следы захламленности, небрежности и интеллекта: вдоль стен стояли стеллажи, сверху донизу заставленные книгами, возле стеллажей какие-то сундуки, крытые пыльными коврами, узлы, собранная раскладушка. Было впечатление, что Семенова собралась выехать на дачу, должен прийти грузовик. Но среди зимы никто на дачу не выезжает, просто Семенова привыкла жить так и не представляет, что можно жить по-другому.
Мне нравилось в этом теплом хламе гораздо больше, чем в своей проветренной квартире с блестящей полированной мебелью. Современные квартиры все примерно одинаковые, они не отражают человеческого присутствия и напоминают дорогие гостиничные номера.
— Хотите чаю? — спросила Семенова и, не дождавшись ответа, закричала: — Машенька, вы не могли бы организовать нам чай?
— Нет, — коротко ответила Машенька.
— Я не хочу, — отказалась я.
— Какой-то сумасшедший дом, — пожаловалась Семенова. — Работаю на них, как вол, и никакой
Из кухни появилась Маша — та, что открыла мне дверь. Она грохнула на стол поднос с дорогими печеньями, потом внесла кофе в красивых старинных чашечках.
— Спасибо, родная, — вкрадчиво поблагодарила Семенова.
— С утра до ночи едят, — упрекнула Маша и ушла.
Семенова подвинула мне чашку.
— Вы с кем живете? — спросила она с доброжелательным любопытством.
— Я? С мужем.
— Сколько же вам лет?
— Двадцать девять.
— Никогда бы не дала… У вас есть дети?
— Нет.
— Почему?
— Успею…
— Знаете, сколько лет было матери Татьяны Лариной?
— Нет, — удивилась я. — А сколько?
— Тридцать пять. У нее было две дочери-невесты. А сейчас в тридцать пять сами невесты.
Я промолчала. Пролетел тихий ангел.
— У меня в вашем возрасте было четверо детей, трое своих и один приемный. Я работала в КОМОНЕСе — Комитете по охране несовершеннолетних. Тогда была разруха, беспризорность. Одного мальчика я взяла себе.
— Сейчас сложно иметь много детей, — сказала я.
— Сейчас вообще установлено, что объем бедер у женщин стал на десять сантиметров уже, чем сто лет назад, а у мужчин на десять сантиметров шире. Мужчины стали как женщины, а женщины — как мужчины. Вас как зовут?
— Лена.
— А по отчеству?
— Елена Владимировна, — вспомнила я. Меня никто не звал по отчеству.
— Вы агитатор? — спросила Семенова.
Она разговаривала со мной и не знала — с кем имеет дело. Если бы в дом пришел человек, просто перепутавший квартиру, она тоже усадила бы его и напоила кофе. Семенову интересовало, кто к ней пришел, а не за чем пришел.
— Я с телевидения, — объяснила я. — От Карпухина…
— Вы что окончили? — спросила Семенова. Дела ее почему-то не интересовали.
— ВГИК, сценарный факультет.
— Вы сами пишете?
— Нет.
— Почему?
— Успею, — неопределенно сказала я.
— Когда же вы успеете? Вам почти тридцать лет. А Лермонтова в двадцать семь уже убили.
В восточной народной мудрости сказано: человек за свою жизнь должен сделать три дела — написать книгу о времени, в которое он жил, родить ребенка и посадить дерево. Я пока еще не создала ничего. Смысла в моем существовании не было совершенно.
— Феликс! — позвала Семенова. — Иди сюда!
— Ну что тебе? — недовольно отозвался Феликс.
— Иди, тебе говорят!
Феликс вошел в комнату.
— Посмотри на себя. Вот — ты. — Семенова указала на меня пальцем.
— Бабушка, — укоризненно проговорил Феликс, — я работаю, а ты мешаешь мне думать.
— Он думает! Они, видите ли, все думают, а как что-нибудь сделать — их нет! Тебе уже сорок лет!
— Сорок лет, по самым грубым подсчетам, мне будет в тысяча девятьсот восьмидесятом году.