Лавина (сборник)
Шрифт:
Только дети поняли меня верно.
Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоем.
Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь, я брошусь ее обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный отпор вроде: «Ты ведешь себя так, будто я горничная». Но дверь закрылась, а я сидел на диване и молчал. И не бросался.
Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстративно гремя тарелками.
Я вспомнил, что у меня в портфеле лежат для нее
Нина так растерялась, что у нее чуть не выпала из рук тарелка. Она взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго и серьезно, хотя там смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом, прижалась лицом к моему плечу. Я чувствовал щекой ее мягкие теплые волосы, и мне казалось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.
Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто читала стихи:
— Пойдем в воскресенье к дяде Боре?
За пять лет я так и не научился понимать ход ее мыслей.
— Денег не будет — пойдем.
— Какой ты милый сегодня! Необычный.
— Не вру, вот и необычный.
Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел вставать, Нина — тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.
Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.
— Простите, у вас, случайно, Вали нет? — робко спросили с того конца провода. Я узнал голос Леньки Чекалина.
— Случайно есть, — сказал я.
— Скотина ты — вот кто! — донесся до меня моментально окрепший баритон. Ленька тоже узнал меня. Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.
— Здравствуй, Леня, — поздоровался я.
— Чего-чего? — Моему другу показалось, что он ослышался, потому что такие слова, как «здравствуй», «до свидания», «пожалуйста», он позабыл еще в школе.
— Здравствуй, — повторил я.
— Ты с ума сошел? — искренне поинтересовался Леня.
— Нет, просто я вежливый, — объяснил я.
— Он, оказывается, вежливый, — сказал Ленька, но не мне, а кому-то в сторону, так как голос его отодвинулся. — Подожди, у меня трубку рвут… — Это было сказано мне.
В трубке щелкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий женский голос позвал:
— Валя!
Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотелось, а говорить правду — тем более.
Сказать правду — значило потерять Нину, которая сидит за моей спиной и о которой я привык беспокоиться. Я положил трубку.
— Кто это? — выдохнула Нина. У нее были такие глаза, как будто она чуть не попала под грузовик.
— Женщина, — сказал я.
Нина встала, начала выносить на кухню посуду.
Она входила и выходила, а я сидел на диване и курил. Настроение было плохое, я не понимал почему: я прожил день так, как хотел, никого не боялся и говорил то, что думал.
Я обнаружил сегодня, что людей добрых гораздо больше, чем злых, и как было бы удобно, если бы все вдруг решили говорить друг другу правду, даже в мелочах. Потому что, если врать в мелочах, по инерции соврешь и в главном.
Преимущества сегодняшнего дня были для меня очевидны, однако я понимал, что, если завтра захочу повторить сегодняшний день, — контролерша оштрафует меня, Вера Петровна выгонит с работы, старик — из очереди, Нина — из дому.
Оказывается, говорить правду можно только в том случае, если живешь по правде. А иначе — или ври, или клади трубку.
В комнату вошла Нина, стала собирать со стола чашки.
— Ты о чем думаешь? — поинтересовалась она.
— Я думаю, что жить без вранья лучше, чем врать.
Нина пожала плечами.
— Это и дураку ясно.
Оказывается, дураку ясно, а мне нет. Мне вообще многое не ясно из того, что очевидно Санде, Нининой маме. Но где-то я недобрал того, что очевидно Леньке.
Ленька закончил институт вместе со мной и тоже нужен был в Москве двум женщинам. Однако он поехал в свою степь, а я нет. Я только хотел.
Пройдет несколько лет, и я превращусь в человека, «который хотел». И Нина уже не скажет, что я тонкая натура, а скажет, что я неудачник.
— Ты что собираешься завтра делать?
— Ломать всю свою жизнь.
Нина было засмеялась, но вдруг покраснела, опустила голову, быстро понесла из комнаты чашки. Наверное, подумала, что завтра я собираюсь сделать ей предложение.
О том, чего не было
И был день, когда папа взял мальчика Диму в зоопарк и показал ему тигра. У тигра были зеленые глаза с вертикальными зрачками, вокруг черного кожаного носа расходились черные круги, а уши торчали на голове, как два равнобедренных треугольника.
— Папа, — сказал Дима, когда они отошли от клетки, — я хочу тигра.
Папа шел и думал о своем.
— Ну, па-па… — заканючил Дима.
— Ну что, что? — раздраженно спросил папа.
Если бы Дима был постарше, он бы понимал, что в такие минуты о делах говорить не следует. Но Диме было только шесть лет, и он сказал:
— Я хочу, чтобы тигр жил у меня дома.
— Дома живут кошки и собаки, — ответил папа. — А тигры дома не живут.
И прошло двадцать лет. Дима работал врачом в неотложной помощи. Люди вызывали его к себе домой, когда им было плохо, и очень радовались Диминому приходу. Но как только им становилось получше и Дима уходил, они совершенно о нем забывали. Таково свойство человеческой натуры.