Лавка древностей
Шрифт:
Выведенный из терпения, карлик круто повернулся и, не говоря ни слова, с такой неистовой яростью схватил свое обычное оружие, что Тому Скотту пришлось чуть ли не вынести миссис Квилп из конторы. И не сделай он этого, ей бы несдобровать, так как Квилп, совершенно обезумевший от злобы, бежал за ними до первого переулка и не отстал бы и там, если бы туман, который сгущался с каждой минутой, не скрыл их из виду.
— Самая подходящая ночка для путешествия инкогнито, — пробормотал он, еле переводя дух от усталости, и медленно повернул назад. — Стой! Здесь надо навести порядок. Что-то уж очень все нараспашку — входи
Понатужившись изо всех сил, Квилп притворил обе створки ворот, глубоко увязшие в грязи, и задвинул на них тяжелый засов. Потом, откинув волосы со лба, попробовал, крепко ли. Крепко, не откроют.
— Забор у соседней пристани невысокий, — продолжал карлик, когда эти необходимые меры предосторожности были приняты. — Перелезу через него, а оттуда выберусь задами в переулок. Надо хорошо знать здешние места, чтобы проникнуть в мое уютное гнездышко ночью. Нет, в такую погоду непрошенные гости мне не страшны.
Вынужденный чуть ли не ощупью отыскивать дорогу в темноте и сгустившемся тумане, Квилп кое-как добрался до своего логова, посидел в раздумье перед печкой, а потом начал готовиться к спешному отбытию с пристани.
Собирая самые необходимые вещи и рассовывая их по карманам, он продолжал бормотать сквозь стиснутые зубы — стиснутые с той самой минуты, когда письмо мисс Брасс было дочитано до конца.
— Ах, Самсон! Добрый, почтенный друг мой! Если бы я мог прижать тебя к груди! Если бы я мог обнять тебя и услышать хруст твоих костей! Какая это была бы радостная встреча! Дай срок, мы еще столкнемся, Самсон, и ты не скоро забудешь мое приветствие. Все шло хорошо, гладко — и вдруг! Ловко же ты подгадал! Покаялся, выставил себя честным, порядочным… Да, заячья душонка, доведись нам встретиться с тобой вот здесь, в моей конторе, какую радость доставило бы это свидание одному из нас!
Квилп умолк и, поднеся кружку к губам, надолго припал к ней, словно там был не пунш, а холодная вода, освежающая его пересохшее гордо. Потом стукнул ею о стол и снова занялся сборами, продолжая свой монолог. — А Салли! — воскликнул он с загоревшимися глазами. — Такая смелая, мужественная, решительная женщина! Что на нее, спячка, что ли, напала, паралич расшиб? Она же могла всадить ему нож в спину, незаметно отравить его! Неужто ей было невдомек, к чему идет дело? Предупреждает в последнюю минуту! Когда он сидел у меня вот здесь, вот на этом самом месте, бледный, рыжий — и кривил рот в жалкой улыбке, почему я не проник в его тайну, не догадался, что у него на сердце? Оно бы перестало биться в тот же вечер! Или нет на свете таких снадобий, которыми можно усыпить человека, нет такого пламени, которым можно сжечь его дотла?
Он снова приложился к кружке, а потом забормотал, сгорбившись перед печкой и не сводя свирепого взгляда с углей: — Кто же причина и этой и всех прочих неприятностей и бед, которые постигли меня за последнее время? Выживший из ума старик и его дражайшая внучка двое жалких, бездомных бродяг! Но все равно им несдобровать! Берегись и ты, славный Кит, честный Кит, добропорядочный, ни в чем не повинный Кит! Уж к кому я воспылаю ненавистью, тот берегись. А тебя, Кит, я ненавижу неспроста, и хоть сегодня ты торжествуешь, наши счеты с тобой не кончены… Что это?
Кто-то стучит в запертые ворота. Стучит громко, настойчиво. Вот перестали, наверно прислушиваются.
— Так скоро? — сказал карлик. — Вам не терпится? Увы, вас постигнет разочарование. Хорошо, что я успел приготовиться. Салли, спасибо тебе!
С этими словами он задул свечу. Потом бросился тушить яркий огонь в печке, второпях задел ее, она с грохотом повалилась на высыпавшиеся из топки раскаленные угли, и контора догрузилась в полную тьму. В ворота снова застучали. Он ощупью добрался до двери и выскочил во двор.
Стук сразу прекратился. Было около восьми часов, но самая темная ночь показалась бы яснее дня по сравнению с тем непроницаемым мраком, который окутывал Землю в тот вечер, скрывая от глаз все вокруг. Квилп сделал несколько быстрых шагов, точно устремляясь в разверстую пасть черной пещеры, потом сообразил, что ошибся, повернул в другую сторону, потом остановился как вкопанный, не зная, куда идти.
— Если сейчас постучат, — сказал он, вглядываясь в окружающую его тьму, — тогда я определю направление по звуку. Ну же! Колотите что есть мочи!
Он весь превратился в слух, но стучать перестали. Тишину этого безлюдного места нарушал только глухой собачий лай. Собаки лаяли где-то далеко — то справа, то слева, перекликались между собой, и полагаться на их голоса было нельзя, потому что лай мог долетать до пристани и с речных судов.
— Хоть бы на стену наткнуться или на забор, — бормотал карлик, протягивая руки в темноту и осторожно двигаясь вперед. — Тогда я знал бы, куда повернуть! Ни зги не видно, черно, как в преисподней! В такую ночь нам бы самый раз встретиться с тобой, любезный дружок. А там, была не была, пусть даже мне больше не видать дневного света! — И лишь только эти слова сорвались у него с языка, он оступился, упал и через секунду уже барахтался в холодной темной реке.
Вода шумела, заливала ему уши, и все же он услышал стук в ворота, услышал громкий окрик, узнал, чей это голос. Он бил руками и ногами, но это не помешало ему сообразить, что те люди тоже плутают в темноте и теперь снова вернулись к воротам, что он тонет чуть ли не у них на виду, что они совсем близко, а спасти его не смогут, так как он сам преградил им путь сюда. Он ответил на окрик, ответил отчаянным воплем, и бесчисленные огни, от которых у него зарябило в глазах, заплясали, словно на них налетел ветер. Но все было тщетно. Набежавшая волна обрушилась на него и стремительно повлекла за собой.
Судорожным рывком всего тела он снова вынырнул из воды и, поведя по сторонам дико сверкающими глазами, увидел какую-то черную громадину, мимо которой его несло. Корпус судна! И так близко, что этой гладкой, скользкой поверхности можно коснуться пальцами! Теперь только крикнуть… Но он не успел издать ни звука, волна залила его с головой и, протащив под судном, понесла дальше уже труп.
Она играла и забавлялась своей страшной ношей, то швыряя ее с размаху об осклизлые сваи, то пряча среди длинных водорослей на тинистом дне, то тяжело волоча по камням и песку, то будто отпускала и в тот же миг снова несла дальше, и, наскучив, наконец, этой чудовищной игрушкой, выбросила ее на болотистую равнину унылую пустошь, где в былые времена ветер раскачивал на виселицах пиратов, скованных цепями. Выбросила и оставила там — пусть выбелит солнце!