Лавр Корнилов
Шрифт:
Один из представителей советской власти, Золотарев, появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но в то же время Сорокин оспаривал у Золотарева честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезен не отрядом Золотарева, а темрюкцами. Появились фотографы, и с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части, и обрывки разбрасывались кругом. “Тащи на балкон, покажи с балкона”, — кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: “Не надо на балкон, зачем пачкать балкон. Повесить на дереве”. Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. “Тетя, да он совсем
Толпа все прибывала, волновалась и шумела. С балкона был отдан приказ замолчать, и когда гул голосов стих, то какой-то находившийся на балконе представитель советской власти стал доказывать, что привезенный труп, без сомнения, принадлежит Корнилову, у которого был один золотой зуб. «Посмотрите и увидите», — приглашал он сомневающихся. Кроме того, он указывал на то, что на покойнике в гробу были генеральские погоны и что в могиле, прежде чем дойти до трупа, обнаружили много цветов, «а так простых солдат не хоронят», — заключил он. После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Толпа задвигалась, но в это время с балкона послышался грозный окрик: «Стой, буду стрелять из пулемета!» — и толпа отхлынула. Все это продолжалось не менее двух часов.
Наконец отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Вновь тронулась вперед та же повозка с той же печальной поклажей. За повозкой двинулась огромная шумная толпа, опьяненная диким зрелищем и озверевшая. Труп был уже неузнаваем: он представлял собой бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и прочее. Но этого было мало: дорогой глумление продолжалось. К трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивали на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями и землей, плевали в лицо. При этом воздух оглашался грубой бранью и пением хулиганских песен.
Свидетелями этой сцены стали раненые добровольцы, захваченные красными в Елизаветинской (точнее, те из них, кто уцелел после устроенной победителями бойни). Утром их погрузили на телеги и повезли в Екатеринодар. Вспоминает прапорщик Иванов: «Ввозят в город, который уже знает о предстоящем прибытии первых белых пленных, город, переживший пять дней боев и наполненный большевиками. Толпа бежит за нами, улюлюкает и ругается. Подводы временами останавливаются и нас обступает толпа. К капитану Вендту подходит матрос и нажимает ладонью на рану, спрашивает: “Болит?” Ко мне наклоняется какая-то старуха, долго собирает запас слюны и плюет мне в лицо…
Вдруг крики и возбуждение — ведут коня, к хвосту которого привязан труп генерала Корнилова. Все кажется бесконечным… В толпе не вижу ни одного сочувствующего лица — одна ненависть и злорадство… Казалось — весь мир наполнен одним злом!» {664}
Наконец, тело было привезено на городские бойни, где его сняли с повозки и, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти. Языки пламени охватили со всех сторон обезображенный труп; подбежали солдаты и стали штыками колоть тело в живот, потом подложили еще соломы и опять жгли. В один день не удалось окончить этой работы: на следующий день продолжали жечь жалкие останки, жгли и растаптывали ногами.
Через несколько дней по городу двигалась какая-то шутовская процессия ряженых; ее сопровождала толпа народа. Это должно было изображать похороны Корнилова. Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег «на помин души Корнилова».
Гражданская война отличалась крайней жестокостью. Но, даже учитывая это, описанная выше картина поражает своей чрезмерностью. Первое, что приходит на ум, когда читаешь описание всего этого кошмара, — расправа с телом самозванца во время майского восстания в Москве 1606 года. Триста лет — это, конечно, слишком большой временной отрезок для того, чтобы проводить прямые аналогии. Однако какое-то объяснение в этом сходстве найти
Для современников первой Смуты самозванец был не столько человеком, сколько материализованным фантомом, мифом, обретшим плоть. Точно так же мифом еще при жизни стал Корнилов. Человека можно убить, убить миф гораздо сложнее, отсюда и выходящая за рамки жестокость и ритуализированный характер самого действа. Корнилов воспринимался как символ (добра или зла — не важно) и в качестве такового имел все шансы восстать после смерти, как это произошло с самозванцем.
Любая смута — это смута не только в государстве, но и в умах. Особенно это заметно в отсутствии информации, компенсацией чего становятся самые фантастические слухи. Кубанский поход Добровольческой армии был настолько яркой и трагичной эпопеей, что как бы подразумевается — вся Россия, затаив дыхание, следила за подробностями происходящего. Это не так, большая часть страны об этом знать не знала. Читатель газет потерял Корнилова из виду. Потерял, но не забыл. 14 апреля по новому стилю (1-го по старому) 1918 года московское «Наше слово» в редакционной статье писало: «Судьба генерала Корнилова все еще продолжает занимать широкие обывательские и, пожалуй, некоторые общественные круги. От него чего-то ждут. Обыватель не верит, что генерал Корнилов может затеряться в современном сумбуре жизни, как иголка, и совершенно исчезнуть с поля зрения» {665} .
Обратим внимание на дату. Газета сдавалась в типографию в ночь накануне. Значит, написаны эти строки были в день гибели Корнилова, о чем их автор, разумеется, не знал. Только 20 апреля 1918 года на страницах «Известий ВЦИК» была опубликована телеграмма из Екатеринодара, сообщавшая, что генерал был убит «революционной мортирой». Однако в том же номере была помещена информация о том, что Корнилов «убит двумя чеченцами своего отряда».
На следующий день в газете появились подробности: «В последнее время в корниловские отряды привлекались люди, ничего общего с убеждениями Корнилова не имевшие, и они являлись элементом чисто случайным. Среди них было много казаков и чеченцев, людей, искавших случая пограбить и разбогатеть… По-видимому, они намеревались выдать Корнилова советским войскам живым, чтобы этим снискать себе снисхождение со стороны советских властей. Но так как выдать живым, по-видимому, представлялось невозможным, то они решили его убить».
По сообщению «Известий»: «…В отряде Корнилова, в его походе на Ростов, принимали участие горцы за хорошее вознаграждение. Горцы поставили непременным условием, чтобы им была дана полная свобода действий. Ночью, когда советские войска подошли вплотную, в рядах Корнилова произошло смятение. Горцы рванулись вперед, но были отброшены советскими войсками. Тогда сам Корнилов со словами: “Вы меня погубили”, — приказал горцам вновь пойти в наступление. Горцы отказались, заявив, что не согласны наступать и что они сами понимают, что нужно делать. Корнилов вспыхнул и, назвав горцев предателями и бросив несколько бранных слов по их адресу, сам бросился во главе своего отряда в бой. Но тут же был убит подскочившими к нему двумя горцами. Эта сцена во время грандиозного боя ошеломила войска, и они бросились врассыпную».
Обстоятельства смерти Корнилова даны здесь, как мы видим, абсолютно не верно, но зато вполне в духе мифа. Герой, погибающий в тот момент, когда он ведет свой отряд в бой, выглядит гораздо более романтично, чем жертва случайного снаряда. Самое интересное, что в данном случае создателями мифа выступают не сторонники, а враги убитого главковерха. Свою роль в распространении этой легенды внес и Ленин. Выступая 23 апреля 1918 года на заседании Московского совета, он упомянул «первого по смелости из наших контрреволюционеров» Корнилова, убитого своими же солдатами {666} . Как известно, Ленин был скуп на похвалы, в особенности по адресу политических противников. В данном случае эту оценку, прозвучавшую вполне в духе мифа о герое, можно объяснить только радостью от полученного известия.