Лавр Корнилов
Шрифт:
Утром 21 февраля (6 марта) 1918 года армия выступила из Егорлыцкой в направлении Лежанки. Это богатое и многолюдное село находилось уже в Ставропольской губернии, в той ее части, которая узким клином разделяла Донскую и Кубанскую области. Добровольческое командование знало, что в Лежанке сосредоточены большие силы красных. В данном случае это были не плохо организованные отряды из числа местных уроженцев, а солдаты большевизированной 39-й пехотной дивизии, наводившей ужас на весь Северный Кавказ.
Шли долго, дважды останавливались на отдых. До Лежанки было 22 версты, и Корнилов в преддверии боя берег силы добровольцев. Наконец дорога поднялась на вершину холма. Отсюда
Корнилов приказал Офицерскому полку атаковать противника в лоб. Корниловский полк получил приказ нанести фланговый удар в районе дамбы. Красные открыли шквальный огонь из винтовок и пулеметов. Р.Б. Гуль вспоминал: «Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны — как будто не в бой…» {545} Офицерский полк двигался под пулями в полный рост, почти не ускоряя шаг. Впереди, опираясь на палку, шел помощник командира полка полковник Тимановский с трубкой в зубах. Не выдержав, красные бросились врассыпную. Одновременно с запада в село ворвались корниловцы. Все сражение заняло менее получаса.
Генерал А.П. Богаевский позднее писал: «Этот первый в походе правильный бой, окончившийся полной нашей победой, имел для Добровольческой армии огромное нравственное значение. Явилась твердая вера в Корнилова и других начальников, уверенность в своих силах и в том, что лучший способ разбить большевиков — решительное наступление, не останавливаясь перед естественными преградами, сильнейшим огнем и превосходными силами противника» {546} . Но в то же время в этом бою проявились и те проблемы, которые в течение всего похода осложняли жизнь Добровольческой армии. Прежде всего это нехватка резервов и отсутствие конницы, что затрудняло разведку и делало невозможным преследование разбитого врага.
Когда армия вошла в Лежанку, выяснилось, что она почти покинута жителями. Деникин писал об этом: «Мы входим в село, словно вымершее. По улицам валяются трупы. Жуткая тишина. И долго еще ее безмолвие нарушает сухой треск ружейных выстрелов: “ликвидируют” большевиков… Много их…» {547} На следующий день в сельской церкви прошла панихида по погибшим добровольцам. Их было четверо (17 человек получили ранения разной тяжести). Красные потеряли 540 (по другим данным — 507) человек, причем большая их часть была убита не в бою, а уже после боя {548} .
Первые часы пребывания в Лежанке ознаменовались серией кровавых расправ над захваченными в бою красными. Когда генералу Маркову доложили о пленных, его первой реакцией было: «На кой черт вы их взяли?» Подчиненные поняли генерала правильно — не успел он отъехать, как сзади раздались выстрелы {549} . Командир Корниловского полка полковник Неженцев лично созывал желающих на расправу. Недостатка в таковых не было.
В дальнейшем подобная картина стала привычным делом. «Все большевики, захваченные нами с оружием в руках, — писал младший из братьев Сувориных, — расстреливались на месте: в одиночку, десятками, сотнями. Это была война “на истребление”» {550} . Об этом
Конечно, при желании все можно объяснить. Лишенная тыла «кочующая армия» попросту не имела возможности вести с собой еще и пленных. Нельзя не учитывать и то, что многие добровольцы оставили на Дону свои семьи, о судьбе которых не было никаких известий. «А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!» {553} Но объяснить — не значит оправдать. Крайняя жестокость, с самого начала характеризовавшая поведение белых, во многом обусловила их конечное поражение в Гражданской войне.
При этом большинство добровольцев вовсе не относились к числу людей, получающих удовольствие от страданий других. Для многих из них даже зарезать курицу было проблемой. Нам представляется, что жестокость добровольцев была оборотной стороной их легендарной храбрости. В обстановке первых месяцев Гражданской войны могло показаться, что ничтожной кучке молодежи, сплотившейся вокруг Корнилова, противостоит вся остальная Россия. Эти настроения можно почувствовать в словах одной из ранних добровольческих песен:
На Родину нашу нам нету дороги, Народ наш на нас же восстал. Для нас он воздвиг погребальные дроги И грязью нас всех закидал. Раз так, то незачем бояться смерти.Но, мало ценя собственные жизни, добровольцы столь же легко относились к жизням других. Отсюда и атаки в полный рост под пулеметным обстрелом, отсюда и расправы над пленными после боя.
Мы не будем сейчас подробно рассуждать о причинах красного и белого террора. На эту тему написано много, разброс в оценках подчас полярный и до согласия еще очень далеко. Наш герой — Корнилов, и для нас значительно важнее выяснить его отношение к этому. В исторической литературе, причем не только в работах исследователей советской поры, но и у авторов-эмигрантов, не раз упоминался некий «приказ Корнилова», якобы содержавший распоряжение о расстреле пленных. Однако такой приказ до сих пор не найден, да и вряд ли он существовал в действительности.
Другое дело, что сам Корнилов был убежден, что любые проявления мягкотелости и излишнего либерализма в создавшейся ситуации идут только во вред. Выступая в январе 1918 года перед офицерами Корниловского полка, он говорил: «В плен не брать. Чем больше террора, тем больше победы» {554} . В том же духе звучало составленное в Лежанке воззвание Корнилова к жителям Ставропольской губернии: «На всякий случай предупреждаю, что всякое враждебное действие по отношению к добровольцам и действующим вместе с ними казачьим отрядам повлечет за собой самую крутую расправу, включая расстрел всех, у кого найдется оружие, и сожжение селений» {555} .