Лаврентий Берия. Оболганный Герой Советского союза
Шрифт:
«Однажды я приехал на заседание Политбюро. Мы сидели и подпирали стенку с Ежовым. Сталин вошёл в зал и сразу же направился к нам. Подошёл, ткнул пальцем меня в плечо и спросил:
– Ваша фамилия?
– Товарищ Сталин, я Хрущёв и всегда был Хрущёвым.
– Нет, вы не Хрущёв, – он всегда так резко говорил, – вы не Хрущёв.
И назвал какую-то польскую фамилию.
– Что вы, товарищ Сталин, моя мать ещё жива… Завод стоит, где я провёл детство и работал…
– Это говорит Ежов.
Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же призвал в свидетели и позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущёв не Хрущёв, а – поляк».
(По другой версии Никита Сергеевич – сын киевского банкира Саломона Пеарлмуттера: десятитомная ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ИСПАНИИ, 5-й том, стр. 4801 – «Его подлинное имя Никита Саломон Пеарлмуттер» (Nikita Salomon Pearlmutter).
А вот что пишет еще один исследователь биографии Хрущева, Георгий Дорофеев, внимательно изучивший мемуары Л. Кагановича, практически давшего Хрущеву путевку в политическую жизнь. Мы предложим вам фрагмент из его работы с некоторыми сокращениями.
В 1925 году в Сталино (бывшая Юзовка – ныне Донецк) проходила окружная партийная конференция с участием Генерального секретаря ЦК Украины Кагановича. Лазарь Моисеевич, как и положено высокому начальству, сидел в президиуме, а Хрущев, как рядовой делегат, находился в зале. Такая расстановка Никиту не устраивала. Он обижался и злился на всех и на все. И для этого была серьезная причина. До начала конференции его включили в список членов президиума. Он заранее представлял, как будет сидеть рядом с Кагановичем. И сделает все, чтобы тот обратил на него внимание, а там, возможно… «впрочем, все возможно, – думал Никита, – надо, чтобы я ему понравился».
Все испортил секретарь окружкома Григорий Моисеенко. Он смешал все карты, выступив с отводом кандидатуры Никиты Сергеевича в состав президиума.
– Товарищ Хрущев у нас активный троцкист, – сказал он, – и ему не место в нашем президиуме.
Это был серьезный удар по самолюбию и планам будущего вождя. Но и для Моисеенко это добром не кончилось. Когда Хрущев наберет силу, он расстреляет его, как врага народа. Однако это будет не скоро, а сейчас Хрущев думал, как ему спасти положение и выйти, как говорится, сухим из воды. И он нашел единственно правильное решение. Вот как об этом уже в конце жизни поведал нам в своих «Памятных записках» сам Каганович:
«Во время конференции, – писал он, – ко мне подошел делегат конференции товарищ Хрущев. Он мне сказал: Вы меня не знаете, но я вас знаю. Вы приезжали к нам… в начале 1917 года как тов. Кошерович. Вот я к вам обращаюсь по личному вопросу. Мне здесь тяжело работать. Дело в том, что в 1923-1924 годах я поддерживал выступления троцкистов, но в конце 1924 года понял свою ошибку, признал ее, но мне все время об этом напоминают, особенно из окружкома товарищ Моисеенко. Меня наша делегация выдвинула в президиум, а меня отвели. Видимо, мне здесь не дадут работать. Вот я и прошу Вас, как Генерального секретаря ЦК Украины помочь мне и перевести меня в другое место».
Отправляя Кагановича на Украину, Сталин предупредил его о предстоящих трудностях. В частности,
Сталин с минуту помолчал и добавил:
– Присмотрись там к местным кадрам, толковых рабочих нужно выдвигать на партийную работу.
Вот под это настроение и попал Никита Сергеевич.
«Хрущев произвел на меня хорошее впечатление, – писал Лазарь Моисеевич, – мне понравилось его прямое признание своих ошибок и трезвая оценка его положения. Я обещал по приезде в Харьков (Харьков – столица Украины в тот период) подумать, куда его перевести».
Это была та самая первая встреча, которая положила начало политической карьере Хрущева.
Есть все основания предполагать, что Каганович предложил Григорию Моисеенко взять Хрущева в окружком и присмотреться к нему поближе. Только этим можно объяснить, что после конференции Никита оказался на должности заведующего орготделом Сталинского окружкома. Теперь он работал под началом Григория Моисеенко и рьяно выполнял все его поручения. И даже больше того, он сам, по собственной инициативе объявил войну всякому инакомыслию и стал преследовать своих вчерашних единомышленников по троцкистской платформе. Он начал запугивать юзовских оппозиционеров, предлагая выносить смертные приговоры всем тем, кто в период Гражданской войны сражался против большевиков и поддерживал троцкистскую платформу.
Однако Григорий Моисеенко скептически относился к его рвению. То, что человек так быстро поменял свои убеждения, настораживало его и он, помня троцкистское прошлое Никиты, останавливал его в служебном рвении.
Скоро по окружкому поползли слухи, что Моисеенко не оправдал доверия партии, и его снимут. Ему приписывали моральное разложение, пьянки и прочие грехи. Он понимал, откуда дует ветер, но ничего не мог противопоставить этим наветам. Он хотел вызвать к себе Хрущева и поговорить с ним по душам, но Никита Сергеевич зашел к Моисеенко сам без приглашения. И глядя добрыми глазами на своего начальника, которого уже довел до отчаяния, посочувствовал:
– Это явный наклеп на вас, но мы все с вами, мы вас всегда поддержим и в обиду не дадим.
Когда в ЦК Украины узнали о сложившейся обстановке в Сталинском окружкоме (видимо, здесь также не обошлось без стараний Никиты), Моисеенко освободили от занимаемой должности.
Так впервые сработало мощное хрущевское оружие – интрига и клевета.
Никита надеялся занять место Моисеенко, но здесь вышла осечка. Политбюро Украины назначило на эту должность В. Строганова. Это было явно не по душе Никите, и спустя какое-то время о новом секретаре стали говорить, как о «старой калоше», «любителе выпить», не знающем специфику угольного и металлургического производства.