Лавровы
Шрифт:
Молодой паренек из тех, кто стрелял сегодня, подошел к Николаю.
— Чего хоронитесь? — спросил он. — Больше нашего знаете, так уж ведите куда надо. Теперь — согласные, всем миром пойдем. Своих убивать не будем.
— Тогда строиться надо не в семь, а в шесть.
Подошел и унтер. Сдвинув на правое ухо бескозырку, присел к солдатам.
— Что команде разъяснять? — спокойно сказал он. — Сегодня все поняли. Хоть на смерть, а по своим бить не будут. А вот по начальству... — Он усмехнулся.
— А что! — сказал паренек. — По ним бить будем с охотой.
— Вот что, ребята, — заговорил Николай. Он дрожал от крайнего, все тело проникающего возбуждения. В этот решительный миг проверялась вся его работа последних месяцев. — Завтра в шесть сбор. Кирпичников, — он указал на молодого унтера, — построит команду. Придет капитан — на приветствие отвечать: «ура». А «ура» — это значит «не подчиняемся». Понятно? Кто крикнет иначе, тот за расстрельщиков и сам расстрельщик. Понятно?
— Понятно... Как не понять!..
— А потом?
— Потом — во двор, на улицу, подымем всех...
Двадцать седьмого февраля в шесть часов утра команда выстроилась по приказу Кирпичникова. Став перед строем, унтер спросил:
— Пойдете, братцы, своих убивать?
— Хоть смерть, а не пойдем! — выкрикнул паренек из рядов.
И сразу с разных концов строя загудели голоса:
— Хватит! Нету терпенья! Пусть хоть смерть...
— Так знайте, что делать...
Унтер повторил то, что вчера решили: на приветствие кричать «ура», потом — подымать весь полк и выходить на улицу к преображенцам да литовцам. А затем к рабочим на Выборгскую сторону: там штаб, там сила.
Вошел молоденький прапорщик. За ним следовал штабс-капитан, полный, но подтянутый. Позвякивая шпорами, штабс-капитан прошелся вдоль строя по просторному помещению учебной команды и звучно крикнул:
— Здорово, братцы!
— Ура! —дружно ответили солдаты.
Начальник учебной команды стал против строя, прищурившись оглядел лица солдат и заметил, что все смотрят на него прямо и бесстрашно. На миг ему стало жутковато, но он тут же упрекнул себя в малодушии. Сейчас солдаты ответят как следует. Просто путаница какая-то...
— Здорово, братцы! — повторил он.
И единым громовым голосом команда ответила ему:
— Ура!
От этого необычного ответа солдаты казались офицеру совсем другими, не такими, какими он привык их считать и какими они должны, обязаны быть. Бешенство охватило его, и он крикнул, обращаясь к первому попавшемуся ему на глаза:
— Что это значит?
Тот отрапортовал четко:
— «Ура» — это есть сигнал к неподчинению вашим приказам.
Другой голос — голос Николая Жукова — добавил:
— И проверка команды. Знак единодушия всех.
— Смирно! — заорал штабс-капитан, а прапорщик уже пятился к двери. — Слушай приказ его императорского величества...
Но кончить он не смог. Из рядов вырвался паренек с перекошенным лицом:
— Заткни глотку, кровопивец! Штыком заткну!..
Строи сломался. Прапорщик выскочил за дверь.
Пригнувшись, побежал вслед за ним штабс-капитан. «Ура» неслось ему вслед. С лестницы офицер крикнул:
— Расстреляю
Паренек отворил фортку, сунул в нее винтовку, рядом откуда-то возникло второе дуло, и когда штабс-капитан появился на дворе, два выстрела грянули разом. Офицер упал, вытянулся, затих.
— Ура! — гремело в казармах.
— Слушать мою команду! — перекричал всех Кирпичников. Николай встал рядом с ним. — Дисциплина! Шагом арш!..
Было уже около семи часов утра.
Пока в казармах Волынского полка происходило все это, Борис получил приказ взводного отвести в околоток четырех солдат, сказавшихся больными. Дни были тревожные, любые неожиданности ждали солдата на улицах, и взводный назначил Бориса старшим, как опытного фронтовика. Борис отлично понимал, что солдаты сказались больными, чтобы избежать назначения в дежурный взвод. Хорошо, он отведет их к врачу, но для себя он найдет какой-нибудь другой выход.
Все эти дни Борису то и дело представлялся подпрыгивающий на ходу полковник Херинг и слышался визгливый возглас:
— В штыки!
Сам того не сознавая, Борис был глубоко потрясен словами Херинга, всей той сценой, которая разыгралась у ворот казарм три дня тому назад. Он знал, что никогда не пойдет в штыки на рабочих. Он — не усмиритель, не каратель, не городовой. Но что же тогда сделает с ним Херинг?
Солдаты построились по двое, и Борис повел их к Преображенским казармам, где помещался околоток. Борис был так занят своими мыслями, что не заметил подпоручика Азанчеева, шедшего навстречу по панели. Он не скомандовал: «Смирно! Равнение направо!» — и тотчас услышал окрик:
— Сюда! Бегом!
Подняв руку к козырьку фуражки, Борис пошел к подпоручику.
Офицер кричал:
— Раззява! Болван!
Борис остановился и опустил руку. С некоторым даже недоумением он глядел на этого чванливого крикуна, которому погоны почему-то давали право безнаказанно измываться над людьми. Борис подумал, что ведь именно такие вот офицеры, как подпоручик Азанчеев или полковник Херинг, давят и мучают солдат. Неужели же нельзя наконец избавиться от них?.. Ему стало решительно все равно, что с ним будет. Отвращение к Азанчееву охватило его с такой силой, что он сказал ему очень свободно, как будто тот не имел над ним никакой власти:
— Перестаньте ругаться. Хватит!
Что-то дрогнуло в лице подпоручика, он оборвал брань, поднял руку, словно собираясь ударить Бориса, но не ударил, а, быстро глянув по сторонам, заторопился к казармам. У подъезда он обернулся и крикнул:
— Убью!
Было ясно, что это не пустая угроза.
Солдаты молчали, когда Борис вел их дальше, к Преображенским казармам. Дерзкое поведение Бориса и пугало и радовало их. Оно разбудило в них сознание своей силы. Офицер замахнулся, а ударить все-таки не посмел! Борис же чувствовал, что он просто не сможет вернуться к прежней дисциплине, не сможет больше терпеть обычные унижения. Что-то в нем расшаталось. И, как всегда в последние дни, его преследовал голос полковника Херинга: «В штыки!»