Лавровы
Шрифт:
— Боренька! Он тут! И не знает, что мать ночей не спит, думает о нем! Вернулся!
Клешнев дал ей свой домашний адрес — Борис жил у него.
«Так вот она теперь какая», — думал он, с любопытством разглядывая Клару Андреевну, которую узнал не сразу. Старое нехорошее воспоминание вновь воскресло в нем.
— Я ему скажу, и он зайдет к вам, — отворачиваясь, сказал Клешнев.
— Господи! Боренька! — воскликнула Клара Андреевна и быстрыми шагами вышла из комнаты, чтобы сообщить Юрию о радостной новости. — Юрик!
Клешнев снова остался наедине с Жилкиным.
— К вам, Дмитрий Федорович, есть одна просьба, — начал он. — Матросы очень довольны вашими лекциями. Теперь милиционеры просят, чтобы вы нашли время и для них. — Он очень осторожно добавил: — Кстати, это будет отдельный паек, сверх того, что в Балтфлоте...
Жилкин перебил:
— Почему вы не скажете сразу?.. Вы же из-за этого и пришли... — Он взглянул в лицо Клешнева так, словно только сейчас увидел его. — Вы, конечно, знаете... И мне всё сообщили... Но как же? Как же это?.. Конечно, тут ничего нельзя... Конечно, конечно, я понимаю...
Жилкин крутил пальцами единственную пуговицу на пиджаке.
— Дмитрий Федорович, — твердо проговорил Клешнев, — вам нужно найти в себе силы...
— Прощайте, прощайте, — не слушая его, говорил Жилкин, — что вам говорить со стариком! Я буду читать лекции, не надо меня утешать, я все понимаю... Не утешайте, не надо, он сам себя... сам себя... Прощайте...
Клешнев уходил с тяжелым чувством. Ему казалось, что он видится со стариком в последний раз.
В дверях он столкнулся с Кларой Андреевной, которая несла на подносе два стакана чаю. Два куска сахару и два ломтика черного хлеба лежали на тарелочке.
— Этого! — возмущенно воскликнула Клара Андреевна, чуть не выронив из рук подноса.
Клешнев дал ей дорогу.
Клара Андреевна поставила поднос на письменный стол и закричала:
— Куда вы? А чай? Я сейчас ситный принесу. — Но Клешнев уже ушел. — Что это он? — не поняла Клара Андреевна. — Этот Клешнев!
Жилкин заплакал. Теперь это часто с ним случалось. Клара Андреевна, опустившись в кресло, тоже охотно заплакала. Потом она придвинула этнографу стакан, другой стакан поставила перед собой, и они стали пить чай.
— Со стариком плохо, — сказал Клешнев Лизе, добравшись поздно вечером к себе на Суворовский. — Жена умерла, Нади нет, старик совсем один... — Он взглянул на Бориса и продолжал: — Должен сообщить тебе, что приехали твоя мать и брат. Они живут у Жилкина. — Он пошагал по комнате и проговорил, хмурясь: — Да, со стариком плохо. Очень сильно ударило его... Все-таки сын... — И, остановившись, он вымолвил: — Какая трагедия — такой отец и такой сын!.. Убил! Прямо убил старика!
XLIV
К вечеру, поднявшись по лестнице, Борис увидел на площадке мать. Он не сразу узнал эту маленькую старушку.
Клара
— Боренька, я уже три часа жду тебя...
— Я был на службе.
Борис открыл дверь.
— Ты мне совсем не рад, — говорила мать. — Как ты можешь так не любить родных! Юрочка отказался идти к тебе. Он оскорблен твоим отношением и совершенно прав.
— Я очень рад тебе, — отвечал Борис и, нагнувшись, поцеловал мать (он был теперь на голову выше ее).
Клара Андреевна сняла пальто, кинула его на спинку стула и пошла в комнаты. Борис привел ее к себе. Клара Андреевна опустилась на кровать.
— Как мы живем, — говорила она. — Мы ужасно живем. Голодаем. А Юрий — тот прямо совсем истощен. Он служит и кончает университет. Профессора в восторге, но если бы ему больше здоровья! И как я уговаривала его не возвращаться, оставаться в Харькове, — нет, поехал, и я, старуха, за ним потащилась. — Она, по обыкновению путала все на свете. — Ты должен любить своих родных, — продолжала она. — Мне Клешнев все о тебе рассказал: как ты хорошо устроился и сыт. Ты теперь важная персона.
Борис молчал. Она улыбнулась, гордясь своим сыном; порылась в карманах кофты и вынула смятую бумажку.
— Я записала все, что ты должен сделать, и как можно скорее, — продолжала Клара Андреевна. — Может быть, мы сейчас с тобой и отправимся. Где же?.. Господи, я забыла дома пенсне!
На этот раз она действительно забыла пенсне.
— Я сам прочту, — сказал Борис и взял бумажку.
Записка была такая:
«Устроить что-нибудь Юрочке, а то он с ног валится, вернуть с Конюшенной наши вещи (следовал длинный и подробный список всех вещей).
Грише разрешить вернуться к отцу, он достаточно поработал на пролетариат и имеет право,
устроить мне службу, специальность — педагогика или медицина,».
Знаки препинания были расставлены как попало. Записка оканчивалась запятой. Очевидно, Клара Андреевна предполагала еще о чем-то просить, но потом забыла. Все это было очень похоже на ту чепуху, которую так часто приходилось выслушивать Борису на приеме.
Выпрямившись, готовая к немедленным возражениям, Клара Андреевна глядела на сына. Борис заговорил возможно мягче:
— О вещах. Вещи были проданы...
— Это говоришь ты! — возмутилась, перебивая его, Клара Андреевна. — И после этого ты большевик! Мы продали вещи спекулянту, зубному врачу. Я там была, и уж я знаю. Смешно говорить о продаже, когда революция! Все эти сделки отменены, а вещи принадлежат нам. Ты просто не хочешь — так и скажи. Ты всегда не любил свою мать. Ничего! Родной сын не поможет — чужие помогут!
Борис стал подробно и терпеливо объяснять существо дела. Клара Андреевна слушала с нарочитым спокойствием, изредка кивая головой. Когда Борис кончил, она повторила: