Лайзл и По. Удивительные приключения девочки и ее друга-привидения
Шрифт:
По ничего не ответило, постепенно сливаясь с обыкновенными тенями в углу. Вот уже стало не разобрать, гда По, где Узелок, а потом в комнате остались лишь кривой стол и при нем – хромой стул.
Лайзл вздохнула. Она снова была одна.
Но тут знакомый силуэт По вновь как бы вырвался из потемок в углу и обратил на Лайзл черные промоины глаз.
– Пока, – сказал он затем.
– Мррав, – добавил Узелок.
– Пока, – ответила Лайзл, но По с Узелком исчезли уже окончательно.
Глава вторая
В то самое время, когда Лайзл произносила
На нем было бесформенное пальто с чужого плеча, спускавшееся ниже колен; последним его владельцем явно был кто-то раза в два крупнее ученика. Под мышкой паренек держал деревянный ящичек размером в половину буханки хлеба, волосы на голове беспорядочно торчали во все стороны, причем в них еще и путались сухие листья и сено; прошлым вечером он опять наделал ошибок, составляя снадобье, и алхимик выставил его спать на задний двор, где держали кур и другую домашнюю живность.
Но мальчик, которого вообще-то звали Уилл, но которому приходилось откликаться еще и на «Бесполезного», «Бездарного», «Сопляка» и «Плаксу» (по крайней мере, если это исходило из уст алхимика), жалел себя вовсе не из-за этого.
Все дело было в том, что вот уже третий вечер подряд милая девчушка с прямыми каштановыми волосами, которая обычно сидела у чердачного окна, окруженная мягким золотым сиянием масляной лампы, опустив глаза, словно над чем-то работала, – так вот, уже третий день подряд эта девочка не показывалась.
– Вот облом, – сказал Уилл. Так говорил его учитель-алхимик, когда был чем-нибудь очень расстроен. А поскольку Уилл был очень-очень расстроен, он повторил еще раз: – Вот облом.
Он был уверен, так уверен, что сегодня она непременно покажется. Он ради этого сделал большой крюк, далеко отклонившись от намеченного пути – вместо того чтобы прямо пойти на Эбери-стрит (о чем ему не менее двенадцати раз строго напомнил алхимик), свернул на Хайленд-авеню.
Идя по пустым улицам, минуя один за другим темные дома, в тишине, казавшейся густым сиропом, словно глушившим его шаги еще прежде, чем они успевали раздаться, Уилл яркими красками рисовал себе, как вот сейчас шагнет из-за угла – и увидит на верхнем этаже прямоугольничек мягкого света… и ее лицо, мерцающее, словно одинокая звезда в темноте.
И – не увидел.
А ведь он давно уже успел решить, что девочка не из тех, кто станет звать его обидными кличками, – только по имени; она не станет раздражаться, делать гадости, злиться попусту или задирать нос…
Эта девочка была само совершенство.
Естественно, Уилл с ней ни разу не разговаривал. И какая-то часть рассудка постоянно напоминала ему, до чего это было глупо – выискивать любой предлог, чтобы каждый вечер проходить у нее под окном. Он, несомненно, лишь зря тратил время. Без всякой пользы, как сказал бы алхимик. «Бесполезный» вообще было его излюбленным словом, и он то и дело употреблял его, давая характеристику каким-то планам Уилла, его мыслям, его работе и внешности, да и всей его личности в целом.
Еще Уилл знал, что, даже представься
И тем не менее вот уже почти год, с того самого дня, когда он впервые увидел это личико в форме сердечка, окруженное золотым светом, – сколько бы он ни ругал себя, сколько бы ни пытался уходить в противоположную сторону, сколько ни клялся «ни за какие коврижки» не соваться на Хайленд-авеню, – ноги сами собой сворачивали именно туда и несли его на знакомый тротуар напротив ее окна.
Ибо истина состояла в том, что Уилл был совсем одинок. Днем он обучался у алхимика; тому было семьдесят четыре года, и пахло от него скисшим молоком, а поздними вечерами алхимик отправлял его с поручениями в самые темные, уединенные и сомнительные закоулки города. Так что до того, как девочка в окне впервые попалась ему на глаза, Уилл, бывало, неделями не видел других людей, – только своего алхимика да еще всяких непотребных личностей, с которыми ему приходилось заключать тайные полночные сделки. Он привык к темноте и молчанию, к тишине столь плотной, что иногда она казалась ему удушливым плащом на плечах…
Ночи стояли холодные и сырые. Прозябнув на улице до самых костей, Уилл никак не мог согреться, даже когда подолгу сидел у огня в доме алхимика.
А потом он увидел ту девочку.
Однажды в очень поздний час он просто свернул на Хайленд-авеню и где-то там, наверху, в маленьком чердачном окне огромного белого дома, украшенного балконами и всякими завитушками под стать кремовому торту, увидел одинокий огонек и в его сиянии – лицо девочки… и вдруг согрелся до самого нутра.
С тех пор он приходил сюда каждый вечер, чтобы увидеть ее.
Но вот уже третий раз подряд знакомый огонек не загорался…
Уилл переложил коробочку из-под левой руки под правую. Он уже долго стоял на одном месте, и ноша успела стать ощутимо тяжелой. Уилл не знал, что ему делать. Больше всего он боялся, что с девочкой могло что-то случиться. И еще он чувствовал – если с ней вправду что-то произошло, он этого себе никогда не сможет простить. Это было странно, ведь он ни разу не видел ее вблизи, ни разу даже словом не перемолвился…
Он смотрел на каменное крыльцо и двойные двери, видневшиеся за решетчатыми воротами дома тридцать один по Хайленд-авеню.
Вот бы войти в эти ворота, подняться по ступенькам и тяжелой железной колотушкой постучать в двери.
«Здравствуйте, – скажет он. – Я хочу узнать, что там с той девочкой, живущей на чердаке!»
Бесполезно, как выразился бы алхимик.
«Здравствуйте, – скажет он. – Гуляя поздними вечерами, я невольно обратил внимание на девочку, чье окно на верхнем этаже этого дома. Она очень хорошенькая, с лицом в форме сердечка. Вот уже несколько дней я не вижу ее, вот и заглянул убедиться, что с ней все хорошо. Если не затруднит, передайте ей, что Уилл про нее спрашивал…»