Лазарит
Шрифт:
Он молчал, глядя на полированную поверхность своего шлема, лежавшего на столе. В ней отражались отблески огня, который хозяин духана успел развести в очаге. Стащив с головы стеганый подшлемник, Мартин взъерошил влажные волосы. На Сабира он не смотрел, ибо даже близкому другу не решался сказать, как страшит его возможная встреча с Уильямом де Шампером. И чем яснее он понимал, что этой встречи не избежать, что Ашер бен Соломон с самого начала все продумал и учел даже самые крайние ситуации, тем холоднее становилось у него в душе.
Должно быть, поэтому в последнее время его и мучили кошмары. Этот человек был для него смертельно опасен — и прежде всего тем, что
Внезапно Мартин понял, что терзало его не меньше, чем страх перед маршалом. Он отчаянно не хотел, чтобы в эту историю была замешана Джоанна. Однако… пока он медлит и колеблется, Руфь ждет…
Наконец он поднялся:
— Твою лошадь я могу пристроить в конюшнях Гвидо де Лузиньяна, которому служу. Он доверчивый малый, каким был и прежде. Но для тебя вряд ли там найдется место. Так что придется тебе переночевать здесь. — Он кивнул в угол, где храпели уже не один, а трое постояльцев. — Город переполнен, ты вряд ли найдешь более спокойное место. А завтра… Что ж, если и завтра я не найду иного способа вывезти сестру нашего покровителя из Акры, я отправлюсь к де Шамперу!
Уже пробираясь по тесным и темным улочкам Акры, Мартин понял, что готов к такому шагу. Появление Сабира словно подстегнуло его, и он больше не колебался. Несмотря на то, что они с сарацином были давними друзьями, между ними всегда существовало что-то вроде соперничества в отваге и бесстрашии. Когда-то Сабир вытащил Мартина из подземелья, где его пытал де Шампер, и теперь давал ему понять, что готов сам исполнить поручение Ашера бен Соломона, раз Мартин медлит.
Сабир не понимал одного: даже израненный и раздавленный пытками Мартин был для него тогда более подходящим спутником, чем ныне пожилая еврейка, обремененная семейством… И не стоит забывать о старом лекаре Иегуде! Мартину нужна одна подорожная на всех, и только де Шампер может ее дать… Но в глубине души он продолжал надеяться, что завтра ему повезет и он отыщет в порту, например, среди тех же пизанцев, пользующихся доверием тамплиеров, шкипера, который позарится на большие деньги и возьмет их на борт своего судна.
Следующий день наступил, но удача так и не улыбнулась Мартину.
Маршал Уильям де Шампер вернулся от короля Ричарда поздно. Он видел, что по мере того, как приближается назначенный Саладином для выкупа день, король становится все более взвинченным и раздраженным. Его надеждам, что хотя бы это событие задержит Филиппа Капетинга в Святой земле, не было суждено сбыться. Уильям не хотел огорчать английского Льва, но доподлинно знал: у французского короля все готово к отплытию.
Комплеториум [142] давно закончился, но Уильям все-таки вошел в пустующую в этот час часовню Темпла. Он упрекал себя за то, что из-за бесконечных заседаний военного совета и бесчисленных орденских хлопот находит все меньше времени для бесед с Богом. Но тамплиеры были не столько монахами, сколько воинами, и вскоре предстоял
142
Комплеториум — в католическом обряде церковная служба приблизительно в 19.00.
Уильям молился усердно, но его молитва выходила сумбурной. Он то читал «Ave», то обращался к Спасителю со своими тревогами и сомнениями, просил вразумить. А порой он просто застывал, склонив голову на сложенные ладони, и размышлял.
План Ричарда послать флот, чтобы он неторопливо продвигался вдоль побережья, оказывая помощь крестоносцам в походе с моря, был просто великолепен. Но вряд ли поддержка самого де Шампера в осуществлении этого замысла пригодится королю — все ляжет на де Сабле, и это сблизит магистра-анжуйца с Плантагенетом… Увы, он, Уильям, все еще ревнует де Сабле к королю, а Господь читает в его душе и знает его честолюбивые помыслы, как бы он их ни таил.
Думал он также о Джоанне и молился о ней.
Но при мысли о сестре он, сам того не желая, вспоминал и о ее супруге Обри де Ринеле. Что за ничтожество! Уильяму пришлось вытаскивать его чуть ли не из постели сенешаля де Бюрзе, чтобы заставить влиться в ряды крестоносного воинства. Ради чести рода маршал скрыл от всех его содомитские забавы, а этот наглец чувствует себя как ни в чем не бывало и вдобавок втерся в доверие к королю, заявив, что долго хворал в пути после мнимого ранения, а теперь полон пыла и готов сражаться во славу Креста. Как же Обри красовался перед Ричардом во время учений, сшибая копьем соломенные чучела и рассекая на скаку плетеные мишени на шестах. Вот, дескать, какого бойца получил Ричард Львиное Сердце! Что ж, остается надеяться, что столь же успешен де Ринель окажется и тогда, когда перед ним окажутся настоящие сарацины…
С Джоанной Обри держался учтиво и сдержанно, опасаясь, что супруге кое-что известно о его антиохийских похождениях. О, в богатой и развращенной Антиохии в самом деле можно было потерять голову и забыть о всякой сдержанности. Этот город, по-ромейски роскошный, по-восточному изнеженный и к тому же привлекающий христиан и еретиков всех мыслимых конфессий и толков, вселяет в человека крайнее легкомыслие и самые низменные побуждения. Похоже, именно это и случилось с беспутным Обри де Ринелем. Однако Уильям не стал унижать сестру и умолчал о том, кому отдал предпочтение ее муж. И если Джоанна сторонится супруга, то лишь потому, что все еще ходит к лекарям за очищающими снадобьями и опасается заразить Обри…
Но чем больше маршал размышлял о ее сближении с мнимым госпитальером или лазаритом, тем больше склонялся к мысли, что сестра была бессовестно обманута. И тем не менее Джоанна избегает мужа и по-прежнему грустит. Недолгое время, когда она вдруг снова стала веселой и шаловливой, ушло, и теперь он жалел об этом так же, как прежде осуждал ее за легкомыслие. Ведь Джоанна, что ни говори, славная девочка, живая, умная и прелестная.
Уильям еще раз от всей души помолился за сестру, за то, чтобы ее миновали все беды и болван Обри оценил ее по достоинству. Ибо она его жена перед Богом и людьми, а значит им придется жить вместе.