Лазарус

Гаджиала Джессика

Это было уникально.

Не у всех это было.

Возможно, я все еще не чувствовала, что заслуживаю этого, но я была так невероятно благодарна, что у меня это было.

— Мне это нравится, — призналась я, одарив его улыбкой, которая проникла мне в душу.

— Знаешь, что мне нравится? — в его тоне была глубина, что-то тяжелое и многозначительное, от этого веса мне стало несколько не по себе.

Поэтому я отклонилась.

— Моя задница? — на секунду он выглядел ошеломленным, прежде чем на его губах появилась медленная, странная улыбка. — Потому что ты, кажется,

не можешь оторвать от нее свои руки, — добавила я, хихикая, когда он сжал мои ягодицы.

— Ну, это, да, — он внезапно стал выглядеть дьявольски, блеск в его глазах заставил мой живот восхитительно затрепетать. — И твоя грудь. Твоя киска. Твой сладкий ротик. Это гребаное лицо.

— Особенно подбородок, — вставила я, зная, что он всегда заканчивал тем, что касался его, прежде чем отпустить меня.

— Этот подбородок? — спросил он, наклоняясь и комично вгрызаясь в него, издавая рычащий звук дикого животного, когда я запрокинула голову, чтобы рассмеяться. — Да, — сказал он с усмешкой, отстраняясь, — Думаю, ты можешь сказать, что я его фанат. Но это не то, о чем я говорил.

В его словах снова появился вес, и на этот раз это заставило мой живот сделать кувырок. — О чем ты тогда говорил?

— Ты, милая. Я твой гребаный фанат.

Я же говорила тебе, что он тот самый, сказало мое сердце, теплое и тающее.

Больше не могу с этим спорить, согласился мой мозг.

Эпилог

Бэтани, 8 дней спустя

Это было то, чего можно было ожидать от местного заседания АН (прим.перев.: анонимных наркоманов).

Хорошо это было или плохо, я думаю, зависело от личных вкусов.

Для меня общая комната в местной баптистской церкви казалась холодной и неформальной. Стены не предлагали ничего, кроме стерильной белизны и мрачных изображений Иисуса, пригвожденного к кресту. Пол был изрядно потертым, и я представила себе тысячи верующих, собиравшихся здесь на рождественские и пасхальные службы или молитвенные группы, как их туфли шаркали по широким деревянным полам, лак давно выцвел.

Там были простые серые и бежевые металлические складные стулья, выстроенные короткими рядами с узким проходом по центру, чтобы выступающие могли вставать со своих стульев.

Рука Лазаруса сжала мою достаточно сильно, чтобы вырвать меня из моих собственных вихревых мыслей на достаточно долгое время, что меня уже отвели в последний ряд, где он втолкнул меня и усадил у прохода.

— Мы здесь только для того, чтобы послушать, — напомнил он мне, кладя мою руку поверх своего колена, все еще крепко держа ее в своей широкой ладони.

Он сдержал свое обещание; он уложил меня в постель на неделю.

Я была почти уверена, что мне действительно нужно немного педиалита, чтобы восполнить все жидкости, которые я потеряла во время дикого, грубого, жесткого, изобретательного секса, а также медленного, сладкого, страстного вида, который нельзя было назвать ничем иным, как занятием любовью.

Но в то же утро он вернулся из ванной после того, как жестко оттрахал

меня, мое тело все еще представляло собой лужу бесполезности, и сказал мне, что в этот вечер у нас было наше первое заседание АН.

Может быть, какая-то часть меня надеялась, что он забыл об этом. Мне следовало бы знать лучше. Лазарус, поскольку он сам был в такой же ситуации, знал, что нет другого выхода из зависимости, кроме как через это. Это означало не просто оставаться чистым и держаться подальше от старых контактов, это означало ходить и слушать истории, а в конечном итоге рассказывать свои собственные.

Спрятать голову и игнорировать зависимость не помогло бы. Вот как случались рецидивы.

Он присматривал за мной.

Так что, даже несмотря на то, что у меня по коже побежали мурашки, а сердце бешено колотилось в груди от того, что я нахожусь в комнате, полной (анонимных) незнакомцев, которые знали только по моему присутствию, что я наркоманка, и моя рука вспотела от прикосновения к его руке, я знала, что он делал то, что нужно было сделать.

Чтобы обеспечить мою трезвость.

Чтобы строить будущее вместе со мной.

И именно поэтому я собиралась смириться со своими страхами, нервами и общим отвращением к самой идее присутствия на заседании АН. Потому что впервые за слишком долгое время у меня был кто-то, кроме меня самой, о ком нужно было заботиться, кто мог бы гордиться мной, у кого была возможность разочаровывать.

Это, ну, это значило все.

Лазарус, 3 месяца спустя

— Давай, еще один бой.

Мы с Россом сидели в его офисе в Хекс, закинув ноги на его блестящий стол, его безупречно чистые парадные туфли напротив моих потрепанных кожаных армейских ботинок.

— Ей не нравится видеть меня здесь.

Для меня это действительно было так просто. С той первой ночи в Хекс с ней, она была на двух других боях, в то время как Росс изо всех сил пытался найти несколько приличных парней, чтобы заполнить его пустые места. Она с радостью оделась, влезла в неудобные туфли и поехала со мной на моем байке. Она стояла там и несколько бесстрастно наблюдала за другими боями и ушла в бар, когда Паган выходил на ринг, потому что она просто не была поклонницей его особого вида брутальности, сказав мне однажды вечером, что это заставило бы ее взглянуть на него по-другому, если бы она посмотрела, как он дерется, и что она не хотела этого, потому что ей нравился этот сумасшедший.

Но в ту секунду, когда я вышел на ринг, все ее тело напряглось, челюсти сжались так сильно, что заболели зубы, глаза настороженные, но обеспокоенные.

Мне не нравилось видеть, когда она так смотрит.

Для меня это было так просто.

Ей это не нравилось, я не хотел подвергать ее этому.

В любом случае, я покончил с боями. Я предпочитал работать охранником. А Росс всегда нуждался в ком-то, кому он мог бы доверять.

— Она знает, что ты увольняешься из-за нее?

Росс был не из тех, кто любит светскую беседу. Но мы знали друг друга достаточно долго, чтобы иногда позволять себе это.