Лазо
Шрифт:
Но случалось и так, что после долгой работы и бесед с товарищами Лазо глубоко вздохнет и задумается. Однажды его спросили товарищи:
— О чем вздыхаешь, что задумался?
Сергей с грустью ответил:
— Вспомнил одну женщину. Ее звали, как и дочку мою, Ада. Ада Лебедева. Это было в Красноярске… Таких женщин, огневых революционерок, я больше не встречал. И, вероятно, не встречу.
— А где она теперь?
— Ее нет… И никогда больше не будет. Ее растерзали белобандиты.
— Не надо, Сергей… Не надо грустить.
— О, нет. Человек должен иногда и погрустить. Разве можно не грустить,
Лазо часто вспоминал своих товарищей и друзей, участников героических боевых схваток, погибших на поле битвы и замученных белогвардейцами и интервентами.
— За нас погибли, за детей наших, за будущее России.
Вспоминал Лазо и о бывших военнопленных австровенгерской и германской армий: немцах, венграх, чехах, словаках, которые стали интернационалистами, революционерами и отстаивали в рядах Красной гвардии советскую власть от белогвардейцев и интервентов. Лазо говорил о том, что революция в России интернациональна, что к ней будут присоединяться народы других стран; с благодарностью и благоговением они будут чтить память своих земляков, участвовавших в борьбе за советскую власть и отдавших за ее торжество самое дорогое — свою жизнь.
В минуты отдыха Сергей часто рассказывал о своей родной Молдавии — этом благодатном уголке советской земли, полном цветов и солнца, фруктов и песен. И он говорил всегда так образно и ярко, что перед слушателями, как живые, возникали и сбегающие к Днестру террасы, покрытые виноградными лозами, и ореховые рощи, раскинувшиеся на косогорах, и тонущие в садах села, приютившиеся на склонах отлогих холмов.
— Хорошо жить, друзья мои! Жить и бороться за то, чтобы цветы и солнце, холмы и песни — все данное природой и все богатства и вся красота, созданные трудом человека, принадлежали тем, кто творит это богатство и красоту.
СНОВА СГУЩАЮТСЯ ТУЧИ
Партизанская война расстроила тыл Колчака и интервентов. Контрреволюция терпела жестокое поражение по всему Дальнему Востоку.
Секции иностранных рабочих-коммунистов, созданные во всех партийных организациях, усилили агитационно-пропагандистскую работу среди иностранных солдат и офицеров. Революционные идеи сквозь тысячи преград все более проникали в войска интервентов.
Вскоре после разгрома и свержения колчаковщины во Владивостоке рота японских солдат, демонстративно выражая свое сочувствие коммунистам, сорвала погоны, надела красные банты и отказалась выполнять приказы своего начальства.
В Спасске японские солдаты установили дружественные отношения с партизанами.
В Никольске распространялись листовки на японском языке.
Жестокая военная дисциплина экспедиционной японской армии пошатнулась. Она теряла свою силу над пробуждающимся сознанием солдат, которые стали понимать, кто их истинные друзья и кто враги.
В марте 1920 года в иркутских газетах появилось воззвание «К японскому солдату», написанное группой японцев во главе с летчиком Киочи Симбо. Это воззвание призывало солдат прекратить войну с русскими рабочими
На сторону Красной Армии в Приморье перешел японский солдат Асада Сато [41] , рабочий-печатник. Сато вскоре стал активным коммунистом, печатал воззвания для японских солдат, призывая их с оружием в руках бороться против своих угнетателей.
О революционизировании японской экспедиционной армии писали японские газеты. Это явление не мог обойти молчанием и генерал-майор Нисикава в своей «Истории Сибирской экспедиции». Он писал: «Стоящие в Забайкалье и Восточной Сибири японские войска, благодаря постоянной большевизации, стали направляться на родину». Генерал «забыл» только указать о том, что эти войска не просто направлялись на родину. Солдат и офицеров разоружали, арестовывали, заключали в концентрационные лагери и судили.
41
Асада Сато — один из самоотверженных японских большевиков. Он целиком отдался интернациональной работе. Больной туберкулезом, он упорно отказывался ехать лечиться и умер 4 декабря 1922 года. Похоронен в Хабаровске с большими почестями, как солдат пролетарской революции.
После декларации США, Англии о выводе их войск с Дальнего Востока в Японии росло недовольство трудящихся тем, что правительство не отзывает экспедиционной армии.
Чтобы оправдать как-то свое упорное нежелание вывести войска с чужой территории, японские газеты начали бешеную кампанию лжи о терроре против японских резидентов. В Благовещенске будто после ухода японских войск убили оставшихся в городе фотографов-японцев. Несколько японцев якобы убиты коммунистами в Никольск-Уссурийском. Все это делалось для того, чтобы разжечь ненависть к русским. Японское командование готовилось к новой провокации. Оно стремилось еще раз попытаться захватить Дальневосточный край и настраивало к этому общественное мнение Японии и других капиталистических стран.
В марте 1920 года временное правительство Приморской области послало ноту протеста против японской интервенции. Правительство указывало, что официально объявленная цель японской экспедиции на Дальний Восток — оказать помощь чехословакам в отъезде на родину — отпала, так как просьба чехословаков уже удовлетворена Советским правительством и все они уезжают к себе на родину. Все интервенты объявили уже о выводе своих войск с Дальнего Востока. Приморское правительство настаивало на немедленной и полной эвакуации и японских войск.
В ответ на эту ноту японское правительство нашло новую лазейку, чтобы не выводить своих войск. Его «обеспокоило» положение японских резидентов, и поэтому «Япония вынуждена, — как говорилось в декларации, опубликованной японским правительством, — в настоящее время продолжить срок пребывания своих войск в Сибири, без всяких политических замыслов в отношении России». Японцы сообщали, что, как только в прилегающих районах наступит спокойствие и порядок и не будет препятствий к свободному передвижению резидентов, они сразу же после эвакуации чешских войск эвакуируют и свои войска.