Лазоревый грех
Шрифт:
Я попыталась сесть, пока Джейсон подбирал температуру воды. Сесть я смогла. Уже хорошо. Я попыталась встать, и только рука Джейсона вокруг талии не дала мне упасть на ступени, ведущие в ванну.
Он снова посадил меня к себе на колени:
— Не надо пробовать все сразу, Анита.
Я привалилась к нему. Рука вокруг талии ощущалась как страховочный пояс.
— Отчего у меня такая слабость?
— Слушай, ты так долго имеешь дело с вампирами, неужели сама не понимаешь?
— Я не даю
— А я даю, и можешь мне поверить: когда отдашь столько крови, оправляешься совсем не сразу. — Наконец температура воды его устроила. Он открыл краны пошире и заговорил громче, перекрывая шум воды. — Сейчас мы тебя отмоем и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.
Я чувствовала, что хмурюсь, а почему — не знаю. Такое ощущение, будто мне следовало сердиться. Что-то испытывать, чего не наблюдалось. Теперь, уже не зажатая между Ашером и Жан-Клодом, я как-то странно успокоилась. Нет, не просто успокоилась — мне было хорошо, хотя и не должно было быть.
Я сильнее нахмурилась, стараясь прогнать это чудесное блаженство. Это было как попытка проснуться от плохого сна, который не хочет тебя отпускать. Только я боролась не с кошмаром, я хотела прервать хороший сон. И это тоже казалось неправильным. Все было неправильно. Какое-то было смутное чувство, будто я что-то важное упускаю, но даже ради спасения своей жизни я не могла бы понять что.
— Что со мной такое? — спросила я.
— Ты о чем? — переспросил Джейсон.
— Мне хорошо, а не должно быть. Ощущение чудесное. А несколько минут назад мне было страшно, тошнило, голова кружилась. Но как только ты вынул меня из кровати, все стало лучше.
— Просто лучше? — спросил он.
Он уже снял кожаную куртку — по одному рукаву, перекладывая меня с руки на руку.
— Ты прав, не просто лучше. Как только я перестала бояться, стало просто чудесно. — Я нахмурилась, попыталась подумать, и все еще это было трудно. — Отчего мне трудно думать?
Он переложил меня с колена на колено, снимая сапоги и сбрасывая их с ног. До меня в конце концов дошло, что он раздевается, продолжая держать меня на руках. Кто сказал, что приобретенное на работе умение в обыденной жизни не пригодится?
— Зачем ты раздеваешься?
— Ты не сможешь двигаться, не падая. А мне будет очень неприятно, если ты утонешь в ванне.
Я попыталась избавиться от чувства блаженства, но это было как отбиваться от теплого уютного тумана. Можно махать руками, но бить не по чему. Туман клубился и перетекал и оставался на месте.
— Прекрати, — велела я, произнеся это слово с той твердостью, которой в себе не ощущала.
— Что? — спросил он, перемещая меня вперед, чтобы расстегнуть джинсы.
— Это ведь должно меня встревожить — то, что ты раздеваешься,
— Но не тревожит, — ответил он, расстегивая джинсы одной рукой. Весьма талантливое движение.
— Не тревожит, — сказала я, снова хмурясь. — А почему?
— Ты действительно не знаешь? — удивился он.
— Нет, — ответила я, не зная даже, к чему это «нет» относится.
Он расстегнул джинсы.
— Я могу либо положить тебя на очень холодный кафель, либо перебросить на пару секунд через плечо, пока сниму штаны. На выбор дамы.
Дилемма показалась мне очень трудной.
— Не знаю.
Второй раз он спрашивать не стал, а просто как можно бережней перекинул меня через плечо. От положения вниз головой мир снова завертелся, и я подумала, не стошнит ли меня сейчас Джейсону на спину. Он держал равновесие, вылезая из джинсов.
Я смотрела на его голую спину, на сползающие с ягодиц джинсы. Тошнота прошла, и я хихикнула — чего со мной никогда не бывает.
— Классная задница.
Он поперхнулся — или засмеялся.
— Не знал, что ты замечаешь.
— Трусы, — сказала я.
— Что?
— На тебе были трусы, я их заметила.
Меня дико подмывало погладить его по ягодицам — просто потому, что они были здесь, а я могла погладить. Будто я была пьяная или обкурилась.
— Да, были трусы. Так что?
— Можешь надеть их обратно?
— Тебе ведь все равно, есть ли они на мне или нет?
На этот раз интонация была почти поддразнивающей.
— Не-а. — Я мотнула головой, и мир снова завертелся. — Господи, сейчас меня вывернет.
— Перестань шевелиться, и все пройдет. Тебя бы вообще не тошнило, если бы ты не напрягалась выбраться из их середины. Слишком большое физическое усилие сразу после этого может вывернуть, как пьяную собаку. Ты погрузись в ощущение, отдайся ему, а само ощущение чудесное.
Я как-то глупо себя чувствовала, обращаясь к его заднице, но далеко не так глупо, как должна была бы.
— Какое это ощущение чудесное? — спросила я.
— Угадай.
Я опять нахмурилась.
— Не хочу гадать. — Господи, что со мной творится? — Расскажи.
— Давай пойдем в ванну, горячая вода прочистит тебе мозги. — Он перебросил меня снова на руки и шагнул в ванну.
— Ты голый, — сказала я.
— Ты тоже.
В этом была логика, с которой трудно спорить, хотя я как-то чувствовала, что спорить надо.
— Ты не собираешься что-то на себя надеть?
— Трусы шелковые, и я не хочу губить их, залезая в ванну, только потому, что ты считаешь это нужным. К тому же тебе все равно, голый я или нет. Забыла?
За одним глазом возник намек на головную боль.