Льды уходят в океан

Лебеденко Петр Васильевич

Домбрич, обеспокоенно поглядев на ружье, которое старик поставил между ног, послушно опустился на пень. «Чего ему от меня надо?» — встревожился он.

— Я вас не совсем понимаю, Захар Федотович, — не в состоянии подавить в себе все нарастающую тревогу, сказал Домбрич. — Не понимаю, почему вы разговариваете со мной таким тоном. Прошу мне все объяснить...

Захар Федотович будто ничего и не слышал. Слегка прищурившись, долго и внимательно разглядывал лицо Домбрича, словно навсегда хотел запечатлеть в своей памяти каждую его черточку. Потом, пыхнув дымком, сказал:

—

Вон ты, значит, какой. С разными людьми приходилось мне сталкиваться, а вот с генюями, слышь, не приходилось. Думал по темности своей: раз генюй — значит, великий человек. А оно вона што получилось. Сидишь ты, канпазитор, и душа твоя в пятки ушла от страха, думашь только одно: чего, мол, этот кержак делать со мной собиратца? Думашь так?

Домбрич выдавил улыбку.

— Что вы, Захар Федотович! Ничего такого у меня и в мыслях нет!

— Плохо, выходит, сображашь. Потому што встретился я с тобой не для приятной беседы. Как ты думашь, должон или нет отец о детях своих беспокоитца, от волков их беречь? Должон, спрашиваю?

— Н-не знаю, — чуть слышно пролепетал Домбрич. — От каких волков?

— От двуногих. Которы за кустами хоронятся, дичь выслёживают... Ты, генюй, чего сюда повадился? Тебе што, жить надоело, а? Ты Пьётру знашь? Знашь Пьётру, спрашиваю? Он у меня вот тута! — Старик ладонью ударил себя по груди. — Тута, рядышком с сердцем. Я тыщу таких генюев, как ты, за одного Пьётру не возьму. Куда тебе до него!

Старик выругался, с остервенением взъерошил и без того встрепанную бороду. В глазах у него было столько гнева, что Домбрич как-то невольно отшатнулся. «Он совсем невменяемый, у него сумасшедшие глаза, — со страхом подумал Домбрич. — А руки — как йедвежьи лапы. Он еще убьет меня...»

— Я ничего плохого Петру Константиновичу не сделал, — сдавленно проговорил Домбрич. — Если мы встречались с Полиной Захаровной, то это совсем не значит, что мы обманывали ее мужа. Поверьте мне, Захар Федотович, я могу вам поклясться, что мы с Полянкой были только друзьями.

— Еще не хватало, чтоб обманули!.. Вставай! — приказал старик. И сам поднялся. — Волк ты, а душа твоя — заячья. Сколь горя ты Пьётре принес, знашь? Человек чуть веру в человека не потерял — кака это боль, знашь? Ни хрена ты не знашь! О своем только думашь, о себе толька! Лишь бы тебе хорошо было... Так вот, вникай в мои слова, музыкант: ежли я тебя тута ишо раз замечу — на себя пеняй. Понял ты меня?

— Понял, Захар Федотович, — побелевшими губами сказал Домбрич. — Я все понял.

— Забудь про Полянку с сей секунды, — продолжал старик. — Будто и не знал ее. Не забудешь — на дне моряокеана найду тебя... Понял, спрашиваю?

— Все понял, — повторил Домбрич.

— Значит, не совсем ишо дурак, — сказал старик. — А теперь — гони. Без оглядки до самого дому гони. Ну?

Домбричу хотелось бежать, но он заставил себя не унизиться еще до этого. Повернувшись, медленно уходил все дальше и дальше, не в силах избавиться от мысли, что безумный старик вот-вот выстрелит ему в спину...

ГЛАВА XIII

1

Через месяц после той

встречи с Бесединым Дашенька почувствовала, что забеременела. Это так ее напугало и встревожило, что долгое время она не находила себе места от мрачных мыслей. Что она теперь станет делать? Как будет смотреть людям в глаза, когда узнают о ее позоре? Ведь все станут над ней смеяться, думала она, показывать на нее пальцем и зло подшучивать... Как она все это вынесет?

Надо было что-то предпринять, надо было все обдумать, но свалившееся на нее несчастье настолько потрясло Дашеньку, что она уже не могла заставить себя спокойно поразмыслить над своей бедой и только металась, не находя покоя.

А ее недуг будто и ждал случая, чтобы показать свою силу и доконать человека, так долго ему сопротивляющегося. Все чаще приходили к Дашеньке мучительные головные боли, все чаще она в отчаянии опускала руки, даже не пытаясь бороться со своим недугом. Наоборот, тедерь она с надеждой ждала, когда на нее нахлынет то «затмение», в котором она хоть на время сможет забыться и избавиться от горьких дум...

Однажды, чувствуя непреодолимую потребность с кемто поделиться своим горем, Дашенька решила пойти к Беседину и обо всем ему рассказать. Да, именно к Беседину! Он лучше других должен понять ее состояние, потому что кто же, как не он, должен разделить с ней ее беду, кто, как не он, обязан помочь ей?!

У нее даже возникла надежда, что Илья Семеныч постарается сделать так, чтобы она больше не мучилась, чтобы кончились те страдания, которые не дают по-человечески жить.

Сейчас ее не смущало то обстоятельство, что Илья Семеныч в последнее время умышленно избегал ее, не желая встречаться. Она и сама старалась не попадаться ему на глаза, каждый раз цепенея от мысли, что вдруг лицом к лицу столкнется с ним. Но то, что было раньше, думала Дашенька, не в счет. Тогда Илья Семеныч был сам по себе, а она сама по себе. Теперь же все по-другому: у них будет ребенок. Его и ее ребенок...

Дашенька пошла к нему поздним вечером и долго бродила возле дома, поглядывая на полоску света пробивающуюся сквозь щель между темными шторками окна. Ей надо было войти сразу же, не раздумывая, пока у нее не иссякла решимость, но она замешкалась, стушевалась, а потом от ее решимости не осталось и следа. А вдруг он не откроет дверь? А вдруг, увидав ее, скажет: «Ты зачем пришла! Я тебя звал? Ну-ка, давай обратно!» Что она тогда будет делать? Попросит, чтобы он выслушал ее? Или, закрыв лицо руками, стремглав убежит, не сказав ему ни слова?

Если бы у нее не начала болеть голова, она, наверное, ушла бы, отложив разговор на неопределенное время. Но страх, что приступ болезни может помешать ей все сказать Беседину, подстегнул Дашеньку, и она, в какомто отчаянии сцепив пальцы, взбежала по ступенькам на второй этаж.

Постучала.

Тихонько, боясь нарушить тишину темного коридора. Прислушалась.

Кажется, Илья Семеныч чертыхнулся. Или ей это послышалось?

— Кто?

Она хотела ответить, но не смогла. Будто внезапно онемела. Подняла руку, быстро смахнула капельки пота со лба.