Лебеди Леонардо

Эссекс Карин

«В ней есть своеобразная красота», — собралась было возразить Изабелла, однако спорить не хотелось. Красота эта не походила на красоту Цецилии Галлерани с портрета magistro. Мать и дитя в простой обстановке. Вряд ли Марии и Иосифу в их земной жизни приходилось сидеть на тронах, а херувимы порхали у них над головами. Отбросив все эти возвышенные символы, художник словно говорил, что нет ничего более угодного Богу, чем мать, играющая со своим ребенком. Все традиционные знаки прославления Девы Марии заменило

простое чувство, связавшее этих двоих.

В картинах Леонардо было что-то платоновское. Художник стремился изображать простые чувства, некую абсолютную правду, не имеющую ничего общего со слезливыми и ограниченными человеческими ощущениями. Похоже, Леонардо хочет преодолеть обычные представления, чтобы постичь истинную природу чувств. Разве способен смертный достичь божественной ясности? Все картины на религиозные сюжеты строго отделяли божественное от мирского. Изабелла подумала, что Леонардо удалось вдохнуть в смертные формы божественный дух.

И на этой картине в углу виднелась некое загадочное светящееся отверстие.

— Глядите, здесь, как и на портрете Цецилии, на заднем фоне какое-то окно, в котором нет пейзажа, а только свет!

— Возможно, картина не завершена, — предположил Галеазз. — Поэтому у Святой Девы и не хватает зубов и волос, а за окном — пейзажа.

— Стоит ли оскорблять художника подобными предположениями? — Взволнованная и одновременно умиротворенная Изабелла отошла от картины. — А это что за этюды? — спросила она у подмастерья, показывая на стопку набросков на рабочем столе.

Изабелла успела заметить только расправленные крылья. На некоторых набросках крылья нежно обнимали обнаженный женский торс.

— Это лебеди magistro, — отвечал подмастерье.

Он расстелил наброски на столе, чтобы Изабелле было удобно их рассматривать. Белые и черные, громадные и крошечные, рвущиеся в бой лебеди с расправленными крыльями и мирные лебеди на глади пруда. Были также несколько набросков, на которых лебеди совокуплялись с обнаженными женщинами.

— Magistro собирается написать картину о легендарной Леде, — пояснил юноша.

Это объясняло треснувшее яйцо странной формы у ног женщины. История Леды всегда привлекала Изабеллу своей необычностью. Зевс с его неукротимым любовным аппетитом возжелал смертную царицу Спарты. Чтобы не испугать женщину, он обернулся лебедем. Он знал, что юной женщине не устоять перед этим прекрасным созданием. Неведомым способом пара осуществила свои желания. После чего бедняжка Леда снесла два яйца. Из яиц родились две пары близнецов: Кастор и Клитемнестра, Поллукс и Елена Прекрасная, будущая царица Трои.

Изабелла увлеченно рассматривала рисунки, хотя и не видела ничего чувственного в совокуплении с лебедем. Наверное, правы священники, называя древние легенды грубыми и извращенными.

Что-то

тревожащее было в том, как Леонардо изображал этих птиц. Божественный лебедь совокуплялся с испуганной Ледой. Женщина выглядела изумленной тем, что эта громадная и казавшаяся такой мирной птица внезапно напала на нее сзади. Изабелла знала, что не должна смотреть, но не могла отвести глаз. Ее смущало присутствие Галеазза, которого тоже захватила картина.

— Неплохо быть олимпийцем, — произнес он наконец. — Столько возможностей!

— Богохульник! — шутливо пожурила его Изабелла. — Уверена, вам и так грех жаловаться. Не хотела бы я, чтобы вы попали в такую переделку.

— Magistro говорит, что художник подобен Всевышнему, — вступил в разговор подмастерье.

«А мальчик предан своему хозяину, — подумала Изабелла. — Обладает ли он сам талантом?»

— А разве не Господь вдохновляет художника на написание картин?

— Magistro говорит, что картина сама по себе есть акт творения и художник в своем воображении должен быть подобен Создателю.

— Неудивительно, что ему пришлось оставить Флоренцию, — заметил Галеазз. — За то, что magistro смеет уподоблять художника Всевышнему, фра Джироламо Савонарола и его подручные быстро отправили бы его на плаху.

— На Сандро Боттичелли наложили епитимью за его обнаженных богинь, — сказала Изабелла. — Каждый день он должен читать двадцать пять молитв по четкам, а по вечерам бичевать себя хлыстом, и это только потому, что его картины заставляют зрителей желать, чтобы прекрасные богини спустились на землю и смешались с простыми смертными.

— О, magistro не одобряет Боттичелли, — поспешил вмешаться в разговор подмастерье, гордый тем, что так хорошо осведомлен об учении своего хозяина. — Он считает его искусным живописцем, но говорит, что фигуры у Боттичелли словно парят в пространстве, как будто перспективы не существует! Magistro считает, все это из-за лености. Он не признает картин, написанных без соблюдения математических пропорций. «Перспектива — это и узда, и направляющая сила живописи» — так он всегда говорит.

— Кем же из художников он восхищается? — спросила Изабелла.

— Ваша милость, ему не нужно смотреть на картины других живописцев. «Тот, кто рисует, подражая другим, создает ложное искусство» — вот еще одно из его любимых высказываний.

— Должна признаться, меня страшит встреча с человеком, у которого на каждый случай припасено столько мудрых изречений, — заметила Изабелла. — Все равно что вступить в спор с собственным отцом.

— Да нет же, Изабелла, он — сама любезность. — Галеазз воспользовался возможностью слегка приобнять Изабеллу, словно стремясь развеять ее реальные или воображаемые страхи. — Сами увидите.