Лебединая Дорога (сборник)
Шрифт:
Царевич оглянулся.
– Поди сюда, вперёд, – продолжая улыбаться, приказал он Любиму. – Я не хочу, чтобы ты хоть что-нибудь пропустил…
Давно ли Вышата и Алп-Тархан рядом, «в блюде», сидели на пиру у кременецкого князя! Давно ли плечо в плечо, с ножами засапожными шли на медведя-шатуна! И что бы сейчас им не хлопнуть друг друга по спинам, не припомнить славного былого, не сесть рядом на подостланный плащ!
Они шли навстречу друг другу, без шлемов и кольчуг, без мечей, вооружённые
Сошлись… Покружились, пригнувшись, словно два могучих тура в осеннем бою… Сгребли один другого страшными руками и обнялись, как двое друзей после давней разлуки! Все глядевшие замерли. Только кони фыркали под седоками. Вот-вот лопнут сухожилия, не выдержат кости, разойдутся суставы…
Медленно-медленно ноги Алп-Тархана оторвались от земли…
Вышата поднял его над собой. Ещё боровшегося, но уже полузадохшегося, с помутневшими, налитыми кровью глазами. И сплеча грохнул оземь, вышибая из него жизнь!
Ликующий крик взвился над словенскими полками.
Яростным криком ответили хазары.
Вышата повернулся и пошёл к своим… Пошёл – шатаясь, вычерпанный, как колодец, мало не до дна. Но – с победой!
Царевич Мохо кивнул аль-арсиям на Любима:
– Дайте лук этому сыну шакала и свиньи. Ты убьёшь его или будешь убит сам!
Воин в серебристом нагруднике протянул Любиму короткий тугой лук и три стрелы… Лицо Любима стало белей перьев на шлеме царевича. Стрела легла на тетиву, тетива коснулась щеки. Руки всё сделали сами, потому что перед глазами кружились небо и земля…
Он не выстрелил. Ни в отца – не смог, ни в царевича – не достало духу. Заплакал и бросил лук со стрелами наземь…
Ощерясь, Мохо-шад выхватил плеть и принялся полосовать его по голове, по мокрым от слёз рукам, закрывшим лицо.
Словенские щиты раздвинулись и скрыли боярина Вышату…
Алп-Тархан лежал на спине, распластав длинные руки. И его глаза, устремлённые в небо, медленно стекленели. Он не узнает, чем кончится день. Если победой, то он и так немало познал их на своём веку. А поражением – что же, он умер со славой, не заслужив и не увидев позора…
Чурила хорошо видел с пригорка, как Верхний конец принял своего воеводу и, славя, понёс его на руках. Не всякому дано начать бой с такой доброй приметы! Вот боярин вновь надел на плечи кольчугу, а поверх кольчуги – тяжёлую кожаную броню. Подхватил на руку щит. И отослал детского, державшего под уздцы Сметанку. Вышата будет сражаться пешком. Дружина боярина толпилась вокруг: умрут, а заслонят Добрынича от хазарских мечей. Все они выделялись оружием и одеждой – даром, что ли, служили такому вождю!
Остальные в переднем полку стояли кто с чем. Не у всякого был меч, но у каждого – копьё и топор. Щетинились перьями наполненные колчаны…
Чурила сидел в седле невозмутимый. Точь-в-точь как тот деревянный Перун, которому он только что сам подарил семерых молодых, сильных рабов.
Точно врытый стоял под ним могучий Соколик. Не хлестал себя пышным хвостом, не рыл копытом земли. Лишь катал во рту железное грызло, и пена хлопьями падала с удил.
Не по-доброму затихло широкое поле…
– Сейчас пойдут, – сказал князь.
Урманский шлем был удобен, но непривычен, и он держал его в руке.
И пошли!
Хищным ястребом, с которого сдёрнули колпачок, выпрямился в стременах Мохо-шад.
– Вперёд, сыны Тогармы! – звонким серебряным рогом прогремел его голос. – Я вижу, как Тенгрихан скачет в ваших рядах!
В ответ впереди войска заревели медные трубы, откованные в виде бычьих голов. Там стояли кангары-печенеги, не друзья хакану и не враги, привлечённые сюда обещанием добычи и земель… Мохо-шад бросил их в битву всех раньше.
Земля вздрогнула и загудела, когда всадники в жёлто-зелёных халатах послали коней вперёд. Рой стрел прочертил небо, посеяв первую смерть в словенских рядах.
Качнулся, поплыл вперёд печенежский золотой дракон, поднятый на высокое древко… Ревели трубы, пели песнь гибели и отваги… Всё быстрее неслась вперёд конная рать, словно поток, выпущенный из запруды…
Мохо-шад смотрел вслед, твёрдой рукой усмиряя бесившегося жеребца. Знамя прародителя Волка билось на ветру над его головой.
19
Самую малость не докатилась до словенских рядов лавина печенежского войска! Уже вылетели из ножен, полыхнули на солнце быстрые молнии сабель!
Как вдруг земля расступилась под копытами коней…
Вниз, вниз покатились всадник за всадником. Сквозь хитроумно уложенные ветки, покрытые сверху дерниной. Вниз, на острые колья, ожидавшие в глубине!
Недаром целую ночь плыли из рук в руки мешки с землёй…
Кричащий вал тел, конских и человеческих, вырос вдоль всего чела северной рати. В этот вал ударились, наскочили, полезли верхом всадники, скакавшие сзади.
Длинные луки словен в упор послали им оперённую смерть. Кованые наконечники прошивали кожу щитов, без промаха находили прорези железных личин. Немногих прорвавшихся встретили крепкие копья. С визгом падали лошади. Их седоки умирали, не успев окровавить сабельных клинков.
Царевич Мохо в ярости кусал губы, глядя, как неумолимо и быстро погибал его передовой отряд. На счастье, уполз куда-то сбитый с седла Любим. Шад, не иначе, зарубил бы его, срывая зло.
Потом из-под знамени Волка вправо и влево поскакали гонцы. По обе стороны главных сил Мохо, на крыльях, ждали слова наёмные шестники. Они сойдутся с пешей ратью врага в равном бою!