Лебединая песнь. Последняя война
Шрифт:
— Ух, ух, ух… — задыхаясь заикал Поу-Поу. Потом громко сказал: — Суслик в норе! Эми! Где мои спальные тапочки?
Девочка издала еще один болезненный всхлип, и Джош стиснул зубы, чтобы удержать крик ярости. Такое чудесное дитя, подумал он. А теперь умирает, как все мы умираем. Мы уже в могиле. Все подготовлено и осталось только ждать.
У него было чувство, что его положил на лопатки соперник, с которым он не собирался бороться. Он почти слышал, как судья ведет счет, хлопая по брезенту: — Один, два…
Плечи Джоша оторвались. Еще не три. Скоро, но еще нет. И он провалился в мучительный сон, в котором душу его преследовали
ГЛАВА 14
СВЯЩЕННЫЙ ТОПОР
— Дисциплина и контроль! — произнес голос Солдата-Тени, подобно удару ремня по заду мальчишки. — Вот что делает человека мужчиной. Помни…
Помни…
Полковник Маклин скрючился в грязной яме. Пробивалась лишь полоска света в двадцати футах над его головой, между землей и краем исковерканного люка, накрывшего яму. Через эту щель прилетали мухи, и они кружились над его лицом, налетая на вонючие кучи около него. Он не помнил, сколько времени лежал тут, но вычислил, что, поскольку Чарли появлялись раз в день, то, значит, он был в яме тридцать девять дней. Но может быть они появлялись два раза в день, тогда его расчеты были неправильны. А может они пропустили день-другой. Может, они появлялись три раза на день и пропускали следующий день. Все может быть.
Дисциплина и контроль, Джимбо. — Солдат-Тень сидел со скрещенными ногами, опершись на стенку ямы в пяти футах от края. На Солдате-Тени была маскировочная форма, и на его впалом, осунувшемся лице были темно-зеленые и черные маскировочные пятна. — Возьми себя в руки, солдат.
— Да, — сказал Маклин. — Беру себя в руки. Он поднял тощую руку и отогнал мух.
А потом начался стук, и Маклин захныкал и вжался в стену. Над ним были Чарли, стучавшие по металлу прутьями и палками. В яме от эха шум удваивался и утраивался, пока Маклин не зажал уши руками; стук продолжался, все громче и громче, и Маклин чувствовал, что вот-вот закричит.
— Нельзя, — сказал Солдат-Тень, с глазами как кратеры на луне. — Нельзя, чтобы они слышали твои крики.
Маклин набрал пригоршню грязи и засунул ее в рот. Солдат-Тень был прав. Солдат-Тень был всегда прав.
Стук прекратился, и крышку оттащили в сторону. Пронзительный солнечный свет ослепил Маклина, он видел их, перегнувшихся через край и ухмылявшихся над ним.
— Эй, полкаш! — позвал один из них. — Ты голоден, полкаш Макрин?
Рот Маклина был полон грязи и дерьма, он кивнул и сел как собака, собирающаяся почесаться. — Осторожно, — прошептал ему на ухо Солдат-Тень. — Осторожно.
— Ты голоден, полкаш Макрин?
— Пожалуйста, — изо рта Маклина вываливалась грязь. Он протянул к свету ослабшие руки.
— Лови, полкаш Макрин, — что-то упало в грязь в нескольких футах от разлагающегося трупа пехотинца, которого звали Рэгсдейл. Маклин подполз к нему, перебрался через труп, и схватил это, оказавшееся жареной на масле рисовой лепешкой. Он стал жадно запихивать ее в рот, к глазам его подступили слезы радости. Чарли над ним стали хохотать. Маклин переполз через останки капитана ВВС, которого называли «Миссисипи» за его густой бас, теперь от Миссисипи осталась кучка тряпья и костей. В дальнем углу лежало третье тело, еще одного пехотинца, молодого парня из Оклахомы, которого звали Мак-Ги, слабо ворочавшегося в грязи. Маклин присел над Мак-Ги, жуя рис и чуть не плача от радости.
— Эй, полкаш Макрин. Ты грязнуля. Пора принимать
Маклин захныкал и вздрогнул, прикрыл голову руками, потому что знал, что это означает.
Один из Чарли перевернул ведро с человеческим дерьмом в яму, и оно поли — лось на Маклина, растекаясь по спине, плечам и голове. Чарли зашлись от хохота, но Маклин все внимание устремил на рисовую лепешку. Немного дерьма попало на нее, и он вытер его лохмотьями своей летной курточки.
— Ну, хватит. — Чарли, выливший ведро, крикнул вниз:
— Теперь вы, парни, что надо!
Мухи замельтешили над головой Маклина. Хороший у меня сегодня обед, подумал Маклин. Это поддержит жизнь и, пока он разжевывал лепешку, Солдат-Тень сказал:
— Правильно делаешь, Джимбо. Разжуй каждый кусочек до последней крошки.
— Счастливо оставаться, — сказал Чарли, и металлическую крышку вновь задвинули на место, отрезав солнечный свет.
— Дисциплина и контроль, — Солдат-Тень подполз к нему ближе. — Это делает человека мужчиной.
— Да, сэр, — ответил Маклин, и Солдат-Тень смотрел на него глазами, горящими, как напалм в ночи.
— Полковник!
Далекий голос звал его. Трудно было уловить его, потому что боль в суставах и костях разливалась по телу. На нем лежало что-то очень тяжелое, почти ломая его позвоночник. Мешок картошки, подумал он. Нет, не то. Что-то тяжелее.
— Полковник Маклин, — настаивал голос.
Пошел к черту, подумал он. Пожалуйста, уйдите. Он попытался поднять правую руку, чтобы отогнать мух с лица, но когда сделал это, сильная оглушающая боль прошла по руке и плечу, и он застонал, когда она оторвалась в позвоночнике.
— Полковник! Это Тэдд Уорнер! Вы меня слышите? Уорнер. «Медвежонок» Уорнер.
— Да, — проговорил Маклин.
Боль как ножом ударила его под ребра. Он знал, что сказал недостаточно громко, поэтому попробовал еще. — Да, я слышу.
— Слава Богу! У меня есть фонарь, полковник! — Луч света попал Маклину на веки, и он попытался открыть глаза.
Луч фонаря пробивался с высоты около десяти футов над головой Маклина. Каменная пыль и дым все еще были густыми, но Маклин смог разобрать, что лежит он на дне ямы. Медленно повернув голову, от чего боль чуть не бросила его обратно в беспамятство, он увидел, что дыра над ним была недостаточно широкой, чтобы через нее мог пролезть человек. Как он мог быть втиснут в такое пространство — он не знал. Ноги Маклина были тесно поджаты под него, спина его скрючилась под весом не мешка с картошкой, а человеческого тела. Мертвого человека, кого, Маклин не мог сказать. Над ним в яме были смятые кабели и переломанные трубы. Он постарался высвободить из-под страшного веса свои ноги, но безумная боль снова пронзила его правую руку. Он вывернул голову в противоположную сторону, и при слабом свете фонарика сверху увидел то, что стало отныне его главной неприятностью.
Его правая рука уходила в трещину в стене. Трещина была шириной в дюйм, а на скале блестели струйки крови.
Моя рука, тупо подумал он. Воспоминание об оторвавшихся пальцах Беккера пришло ему в голову. Он решил, что рука могла попасть в щель, когда он падал вниз, а потом скала переместилась снова…
Он не чувствовал ничего, кроме терзающей боли в запястье, как от затянутого наручника. Кисть и пальцы омертвели. Придется научиться быть левшой, подумал он. И вдруг по его сознанию ударило — мой палец для спускового крючка пропал.