Лечение электричеством
Шрифт:
— Если бы там было много людей — то нет, — расстроенно сказал Алекс. — А что? Я не могу при всех. Я сделал что-то неправильно?
Где-то на входе в залив раздавались гудки буксиров, железный грохот и скрип, искренне поддерживаемый криками чаек. Они сидели, курили, Поп продолжал держать свой газетный сверток у себя на коленях.
— Ты мечтатель, да?
Батюшка пожал плечами. Возможно, значение этого слова ему было неизвестно. Ему не хотелось рассуждать о таких очевидных вещах.
— Ты конструируешь все, чертишь… Ты в детстве кем хотел стать? Век кончается. Вот-вот кончится. Что ты про это думал? Вот век. Вот ты. Вот я. Вот Колбаса в тюрьме. Что происходит с тобой?
Алекс задумался:
— Там много… Играл в солдатики, хотел стать солдатом… На гитаре хотел играть… — Он смущенно икнул. — Вулканы хотел изучать: почему все так брызжет… Рисовать хотел, фотографировать…
— Про конец века что? Про конец века? — настаивал Грабор. — Конец света наступит? Так, что ли? Ты же сановник, лицо духовное…
— Не-ет, — протянул Поп. — Я думал… Все люди на машинах будут летать… Он покачал головой и добавил. — Что лекарства новые изобретут, витамины. Люди будут долго жить, никогда не умирать.
— Это давно изобрели. Просто дорого стоит.
Батюшка с сомнением посмотрел на Грабора.
— А ты о чем мечтал?
— Ни о чем не мечтал, — вздрогнул тот. — Зуб хотел себе вставить. Теперь никогда не вставлю.
— А-а-а, — согласился Алекс. Посидел немного, помолчал и потом с прежней игривостью скрестил перед Грабором свои пальцы. — А Колбаса-то вот! — И беззастенчиво рассмеялся.
ФРАГМЕНТ 84
Эвелина отравилась в конце лета, в тот же день, когда Миша Киевлянин умер от героина. Он купил что-то не то и смешал с водкой. Киевлянина почти никто не знал, он недавно приехал, отстав от какой-то спортивной делегации. Возиться с его телом досталось Ленке Комуникац, она позвонила его родителям и сказала, что смерть оказалась для Михаила незаметной: он слушал музыку в наушниках, так в этой музыке и остался.
— Ничего страшного, — говорила она. — Он сам не знает, что он умер. Он любил «Пинк Флойд». «Темная сторона Луны», торжественная музыка.
Эвелина объелась димедролом: три или четыре упаковки, купила на Брайтоне, там продают. На стене висела приколотая записка с малопонятными буквами про ее неудачную жизнь, много внимания уделялось мужу и какому-то евнуху. В своей смерти она просила винить его одного.
Неотложку вызвал Алекс, обзвонил знакомых, бегал по улице с молотком в руке, звал на помощь. Эвелину откачали, промыли желудок, поставили магнезию. Когда Грабор поднялся к ним в комнату, она лежала на животе в больших хлопчатобумажных трусах посередине квадратной кровати и тяжело храпела. Ее неоструганное, сырое дыхание вращалось над кроватью страшными, влажными кругами, и мало кто из вошедших осмеливался к ней приблизиться. Коротенькая, крепенькая, ровненькая, с растрепанными русыми волосами… На следующий вечер они с Грабором пили водку.
ЗАПАД
ФРАГМЕНТ 1
Грабор родился на Востоке страны в семье военного и учительницы. Отец часто переезжал с места на место по долгу службы, и у мальчика не было времени подружиться с одноклассниками; в конце концов он привык к мысли, что отношения с людьми нужны постольку поскольку. Учителям он никогда не нравился за молчаливость и непредсказуемость поведения: лохматый, с выбитым передним зубом, он интересовался в основном рок-музыкой и фотографией. Тем не менее Андрея Граборенко в любом городе его пребывания звали не иначе как Грабором; эта кличка настолько влезла ему под кожу, что он и сам не мог себе представить свое другое имя, а при оклике «Андрей» вздрагивал. Даже директор школы, выдавая Грабору аттестат зрелости (уже в Иркутске), сказала «До свидания, Грабор», имени она вспомнить не смогла и вообще в глубине души считала подростка дебилом. Мальчик не обращал на нее внимания, к тому времени он заработал перепродажей западных пластинок и фотографией на похоронах на «Жигули» второй модели. Он поступил в радиотехнический институт, проучился там несколько лет и в результате смог сам собрать необходимую аппаратуру и сделать лучшую перезаписывающую студию в городе. До сих пор он вспоминал это время как самое счастливое в его жизни. Избенка, заваленная снегом на краю города, которую они снимали вместе с его приятелем, была культовым местом меломанов. Кончики мерзлых пальцев со священной осторожностью сжимали ребра пластинок над проигрывателем, бобины шуршали бесконечными мотками «Агфы». В воскресенье ехали на тряском автобусе на толкучку. Остальное время Граб фотографировал: он стал популярен настолько, что делал портреты жены первого секретаря обкома в ее будуарах, не брезговал уличными фотографиями, снимал детей в песочницах, отправляя их с квитанцией к родителям. Через несколько лет переместился в Москву: он и там продолжал снимать знаменитостей. Специализировался на
ФРАГМЕНТ 2
Приближался праздник нового века и тысячелетия. Грабор с детства ждал этого праздника и расстраивался, что тот приближается не так, как он его когда-то задумывал.
ФРАГМЕНТ 3
За несколько недель до Рождества, болтаясь в районе пятидесятых улиц, он увидел на витрине итальянской мясной лавки настоящего, цельного поросенка. Тот характерно улыбался, прикусив язык; преломлялся сквозь стекло, царствуя среди коровьих голов, лыток и копыт. С кожей желтоватого цвета, покрытой редкими белесыми щетинками, с длинной мордой, заканчивающийся розовым, мокрым, приплюснутым носом, он походил на кукиш. Правильное, аккуратное тело, а потом такой вот вывернутый нос на фоне простого фламандского натюрморта. Грабор был сильно навеселе и знал наверняка, что протрезвеет лишь в новом столетии. Приход компьютерной катастрофы, голод, погромы, отсутствие воды и электричества он ждал с наслаждением. Ему нравилось, что братья Лопатины сняли на время фальшивого момента все деньги из банка, Пингвин с Колбасой запаслись крупами, сухофруктами, парафиновыми свечами. Хоуи решил уехать на Юг к своим: он говорил, что будет показывать там за деньги летающую тарелку; он хотел сделать ее из целлофана, натянутого на деревянный каркас, организовать «Туристический центр»: пять долларов за вход… Там скучно, заедет каждый турист… Хоуи умер до Нового года. Разжижение сердца. Он умер в госпитале, как джентльмен. Многие умерли до Нового года..
— Вы любите потеть? — спросил Грабор здание без водосточных труб.
Все шло своим чередом. Раздражала иллюминация, пугали шумные чужие дети, элегантные Санта Клаусы… Самую большую в мире елку Грабор уже видел, но видел днем, поэтому она едва запомнилась. Нас хотят излечить электричеством, лампочками… Праздника Грабор ждал. Такие красивые цифры. Нули. Интриги. Фиги. Рождество и Новый год нужно было встречать инакообразно, отлично от всего предыдущего. Итальянский поросенок казался нормальным, животным ходом. Грабор торговался:
— Это мужчина или женщина? — О том, что мужчины и женщины должны быть отличны по вкусу, он догадывался.
— Это поросенок. Ты читал сказку про «Трех Поросят»?
— Рождественская сказка?
— Меня зовут Эл, — парень в белом халате постучал пальцем по прилавку.
Они были ровесниками, но парень имел незнакомый жизненный опыт. Грабор проникся уважением к Элу и попросил провести его на склад.
— Зачем? Так не делается.
— Я хочу выбрать поросенка. Мне нужна баба. Я не могу уснуть четыре дня: ужасные числа, Миллениум.
— Четыре штуки, все потрошеные. Что тебе делать на складе? Они пришли с базы морожеными. — Он пожал плечами. — В них нет ничего женского.
Грабор выбрал одного, застывшие его глаза отражали электрические лучи по-другому: они были самыми затуманенными и, наверно, самыми Рождественскими. Его труп оказался длинным: вытянутый, как замороженная на бегу борзая, он не входил в целлофановые пакеты, им с Албертом пришлось заворачивать его во все, что придется. Для приличия они сделали обморозку что-то вроде обмоток, скрутив кульками задние и передние ноги. Тело обмотали шпагатом, перехватив в нескольких местах прозрачной изолентой. Один из безымянных мешков Грабор надел ему на голову, засунул поросенка за фалду пальто.