Лечу за мечтой
Шрифт:
(П. М. Стефановский, Триста неизвестных)
— Ну что ж!.. Я с ним согласен, — сказал Александр Петрович, когда я обратил его внимание на эти строки из книги Петра Михайловича Стефановского.
— Оба они были как бы сродни друг другу, — продолжал Чернавский, — оба необузданные, широкие, неистовые, особенно в своей любви к полетам… Да и вообще. Оба за пилотаж на низкой высоте отсиживали на гауптвахте не раз. И все же Валерий завидовал Саше: так мягко, плавно, изумительно чисто выполнять фигуры, как это получалось у Анисимова, он не мог. Он делал то же и на той же высоте.
Кряжистые были оба, чем-то мне напоминали героев Мамина-Сибиряка… Время тогда, конечно, было какое-то пронизанное своеобразной романтикой авиационной зари.
На виртуозов таких, как Анисимов и Чкалов, смотрели как на отмеченных десницей бога. Все им прощалось…
Об этом немногие знали, но прекрасно помню, как Анисимов однажды напугал какого-то представителя, который должен был с ним лететь.
Представитель, наверное, первый раз собирался в воздух: волновался заметно. А тут, на его беду, Анисимова нет поутру, запаздывает. Когда ждешь, становишься еще нервозней. Чего, бедняга, видно, не передумал!
Анисимов появился — большой, в кожаном реглане, с планшетом на ремне. Поздоровался — и к представителю:
"Извини, сейчас летим, только вот позавтракаю".
У нас в шкафу стоял графин с водой. Саша подошел к шкафу, достал графин, наполнил стакан прозрачной жидкостью, выпил, очень естественно крякнул и сказал: "Вот я и готов! Пошли!"
Представитель стал бледен, как подшлемник. Заикаясь, говорит:
"Может, не полетим сегодня, отложим полет? Погода того гляди… Да и вы… нездоровы?!"
Анисимов смерил его взглядом:
"А-а, ты вот о чем?.. Что ж ты думаешь, я завтра завтракать не буду?!"
Представитель покорно взял парашют и поплелся, как на эшафот.
Чкалов и Анисимов частенько бывали у Чернавского.
Как-то затеяли они карточную игру на небольшой денежный интерес. Сперва Чернавскому везло. Анисимов проигрывал и попросил взаймы три рубля. Чернавский дал, и Анисимов стал выигрывать. С этой минуты, как говорится, ему пошла карта, и через некоторое время у Чернавского не осталось ни «цента». Тогда он стал просить у Анисимова свои три рубля обратно, но тот наотрез отказался в данный момент вернуть ему деньги.
Вставая из-за стола, Чернавский сказал с обидой:
— Жадный ты, Сашка!
Анисимов вскочил как ошпаренный:
— Смотри, какой я жадный!!
И не успели они с Чкаловым понять, в чем дело, Анисимов хватил о батарею серебряные карманные часы — только винтики-колесики брызнули в стороны.
— Вот какой я жадный, — уже спокойно сказал Анисимов.
— Ну а что Валерий, каков он был как человек, как товарищ, как друг? — спросил я Александра Петровича.
— О-о, изумительной души! Грубоватый, правда, но изнутри светился.
— Сталин, говорят, его любил?
Чернавский опять то ли закашлялся, то ли усмехнулся:
— О любви бы воздержался
— Тогда наоборот: как к нему относился Чкалов?
— Мне кажется, он его боготворил. Впрочем, тогда одни его смертельно боялись, другие боготворили…
Как-то испытатели ЦАГИ обратились к Валерию с просьбой походатайствовать в правительстве насчет квартир. Ютились мы все в комнатенках без всякой перспективы. Даже странно теперь это звучит, — улыбнулся Чернавский, — "без всякой перспективы"… А ведь это было так: строились тогда ведь монументальные гранитные дома, но считанные… И ста лет жизни не хватило бы, чтобы дошла очередь.
Словом, когда Валерий как-то зашел к нам в летную комнату, мы на него и навалились. Так, мол, и так: бываешь в Кремле — похлопочи, друг!
Он сказал: "Скоро не обещаю, но как буду у И. В., поговорю о вас".
Прошло, вероятно, с месяц, и вдруг нас вызывают в Моссовет и вручают ордера.
Трудно себе представить, что за радость нас охватила!.. Это ведь теперь получение квартиры стало, можно сказать, обыкновенным делом… Порадуются день, а завтра уже думают: "Эх, надо бы уж сразу трехкомнатную!"
Позже я спросил Валерия:
"Ну скажи мне, о чем вы с ним говорили?"
"О чем?.. — посмотрел на меня Валерий долгим и внимательным взглядом. — И. В. мне говорит: "Довольно вам летать, испытывать, полетали — хватит!.. Мы хотим вас назначить… на очень ответственную должность".
— Что ж ответил Чкалов? — прервал я затянувшуюся паузу, подозревая, что Чернавский будто бы и не хочет продолжать.
— Мне кажется, он тонко отговорился. Сказал, что начал испытывать поликарповский новейший истребитель И-180, что ждет от него большую скорость, что обещал Поликарпову испытать этот самолет быстро и хорошо. "Разрешите мне закончить, — сказал он Сталину, — и я готов выполнить любое ваше поручение".
Александр Петрович замолчал. Возникла еще более продолжительная пауза. В конце концов я не удержался и спросил:
— Так и не сказал вам Валерий, что хотели ему поручить?
— Сказал.
— Что же?
— Знаешь что… если я скажу тебе сейчасэ т о, ты не поверишь все равно; поэтому позволь мне больше об этом ничего не говорить.
В день, когда Валерий Павлович разбился, — 15 декабря 1938 года — мороз был 25 градусов. Можно смело сказать: не будь этого мороза, Чкалов бы не разбился!
Утром того же дня Чернавский уехал в институт на автомобиле, чтобы перегнать оттуда на Центральный aэpoдром разведчик СУ-2 с таким же, как и на самолете Чкалова, мотором М-87.
Механики долго возились на самолете Чернавского: сперва мотор просто не запускался в такую стужу, потом, когда заработал, никак не удавалось вывести его на максимальный режим. Все же показалось, что двигатель смирился с морозом, и механики предложили летчику готовиться в полет.
Чернавский уже с парашютом забрался в кабину, но когда сам стал пробовать мотор, никак не мог добиться плавного перехода от малых оборотов к полной мощности. Мотор «кашлял», как бы «давился», стрелял в карбюратор и не хотел работать.