Лед и фраки. Записка Анке
Шрифт:
— Ну, а я этого не боюсь. Во–первых, им нечем нам препятствовать — у них нет ни одного дирижабля, чтобы нас опередить или нам помешать. Во–вторых, ведь мы с вами мирные завоеватели — что могут иметь против нас большевики?
— Я боюсь, Риппсгейм, что большевики знают нас лучше, чем вы думаете. Едва ли их больше, чем кого–либо другого, обманывают фиговые листки нашей научности и наших культурных и торговых интересов. Наш блок едва ли рисуется им таким мирным и лишенным каких бы то ни было политических целей. В этом случае, мне кажется, можно было бы продлить вашу историю о мировоззрении кули. Когда хозяева начинают строить солидную каменную стену вокруг бараков, где живут
— Я всегда пью только за успех, — засмеялся толстяк. — Я не верю тому, чтобы экспедиция, снаряженная нашим
Ллойдом и руководимая такими немцами, как вы, не увенчалась успехом. Однако посмотрите–ка на нашего генерала.
Маневич, сгорбившись на стуле, спал. Тихое всхлипывание вырывалось из полуоткрытого рта, как это бывает у обиженных перед сном детей. Струйка слюны стекала с отвисшей губы на отворот визитки. Советник поднес сигару под ноздри Маневича. Тот втянул в себя струю синего дыма и, громко, с брызгами чихнув, поднял голову. Советник радостно засмеялся шутке. Даже на деревянном лице Литке появилась слабая тень улыбки. Старичок уставился на толстяка непонимающими оловянными глазами. Постепенно глаза делались все прозрачнее. В них появилась наконец мысль. Он нагнулся к столу:
— А как вы думаете, господа, ведь если бы действительно удалось создать надежные базы там, вдоль пустынных берегов нашей далекой Сибири, и проложить около них постоянную надежную коммуникационную линию — ведь это было бы блестяще. Мы получили бы возможность гораздо проще сноситься с нашей родиной. Нам не нужно было бы рисковать своей шеей, нелегально переходя советскую границу. Ведь подумать только, что можно было бы входить в Россию чуть ли не в любом месте всего северного побережья Азии! Ведь это же настоящие ворота в будущее. Эта страна легендарно богата. А какие там люди — если бы вы могли иметь представление, что за народ эти чудесные сибиряки! Какая твердость, какая непоколебимая вера, какая самозабвенная преданность России и ее богопомазан- ным вождям! Сибирские стрелки — ах, если бы вы знали, что это за народ! Да, когда–то и я гордился тем, что командую именно сибиряками. О, я знаю душу моих орлов, как свои пять пальцев… Ах, господа, если бы действительно нам получить свободный доступ в этот край…
— То вы стали бы туда вагонами ввозить ваши фальшивые червонцы, генерал? — насмешливо спросил Литке.
Старичок испуганно вскинулся и вытянул к накрахмаленной фигуре соседа дрожащие старческие руки, точно силясь закрыть ему ладонями рот.
— Ш–ш–ш… Как вы можете? Нас услышат, — испуганно зашипел старик.
Литке криво усмехнулся.
— Из–за чего такой испуг, ваше превосходительство? Ведь это секрет полишинеля, эти ваши пресловутые червонцы.
В разговор вмешался советник.
— Перестаньте, господа. Давайте лучше выпьем. Эй, обер, бутылку купферберга.
Через минуту, поднимая пенистый бокал, рассыпающий вокруг себя золотые искры, Риппсгейм провозгласил:
— За наш общий успех. По–видимому, наши интересы не расходятся, а если и расходятся, то не во многом.
— Н-да, — протянул Литке и поглядел на свет свой бокал, — в этом сверкании есть что–то, что напоминает мне бледное золото полярного солнца.
Маневич грустно склонился над своим фужером. По его морщинистым обвислым щечкам опять побежали две крупных пьяных слезы.
— Скажите, генерал, почему вы, русские, так много плачете, выпив немного вина?
— Вы никогда не поймете причины наших слез. Особенно теперь. Разве вы можете понять русскую душу? Смотрите, не я один плачу, вы видите, даже по этому бездушному стеклу бегут алмазные слезы. — Маневич провел пальцем по отпотевшей поверхности бокала. — Этот бокал напомнил мне слишком много. Когда–то наш царь, русский царь, не признавал иного напитка…
— Вероятно, и ему и вам было бы лучше, если бы он признавал чистую воду, — добродушно заметил советник.
— Господа, мне не до шуток, — с пьяной торжественностью возразил старик. — Я пью за… — опираясь на столик и уронив сзади себя стул, он встал. — Я пью, господа, за ту широкую брешь, которую вы пробьете в китайской стене, воздвигнутой большевиками вокруг нашей родины. Я пью за единственно законных хозяев русской земли, которые войдут через зту брешь. Под музыку, под пушечные выстрелы… сто один выстрел, господа… сто один…
2.
«ЦЕППЕЛИН» ЛЕТИТ
Гисер—Зарсен отбросил в сторону карандаш и сердито уставился в белое поле карты. До Новой Земли оставалось не больше полусуток полета. На остановку там для приема на борт нескольких упряжек новоземельских лаек — времени уйдет совсем немного. А после того «Граф Цеппелин» продолжит свой путь прямо к берегам Северной Земли, нанесет на карту ее северную оконечность и оттуда в сектор недоступности, до сих пор заполняющий белым пятном значительную часть карты полярного бассейна. Таким образом, та точка, где находится Зуль, останется в стороне. Бедный старик замерзнет или умрет с голоду. Норвежские угольные заявки на Земле Недоступности останутся непо- ставленными, а вместе с тем и обусловленные акции его, Гисер—Зарсена, как награда за проведение операции, окажутся не чем иным, как воздушным замком, построенным хитрым Андерсеном. Под сосредоточенным взглядом Зар- сена на гладкой поверхности морской карты стали вырисовываться черные норы шахт и перекрещивающиеся коридоры штолен. Белое поле стало набухать горами черного угля. По карте задымили проворные норвежские угольщики. А там, далеко, у изрезанных глубокими фиордами берегов милой Норвегии, угольщики поплыли прямо в просторный кабинет крупного акционера самой северной из угольных компаний Гисер—Зарсена. И сам Гисер—Зарсен, солидный высокий блондин в безукоризненном брусничном костюме, предстал, как живой, за широким письменным столом, заваленным ворохами купонов и банкнот…
Зарсен даже тряхнул головой, чтобы освободиться от мыслей, преследовавших его последние дни и переходивших в назойливые видения, почти галлюцинации. Быстро открыв маленький чемодан, Зарсен, не глядя, привычным
движением выхвзатил бутылку и, запрокинув голову, сделал несколько глотков.
— Ну, что–нибудь придумаем, — буркнул он, засовывая обратно бутылку.
Штора над дверью заколыхалась и из–за зеленого бархата на Зарсена уставились колючие серые глаза высокого, прямого, как палка, блондина.
— Господин Зарсен. Уже на ногах? Приношу извинения за вторжение. Я хотел только напомнить о том, что через пять минут ваша вахта.
— Вы сама аккуратность, господин Литке, — насмешливо ответил Зарсен, запирая на ключ чемодан.
Сделав приветствие рукой, Зарсен вышел в коридор и направился в штурманскую рубку, расположенную в носовой части главной гондолы. За собою он слышал размеренные деревянные шаги Литке. «Ишь, чертова кочерга, — зло подумал Зарсен, — никак от него не отвяжешься».