Лёд
Шрифт:
Эйлин напряглась.
Она подумала, не пора ли ей действовать. В свое время в полицейской академии ее учили, что плохая ситуация может изменяться только в худшую сторону.Это правило она всегда помнила и потому не раз оставалась в живых за годы работы в полиции. Но сегодня она почему-то пренебрегла этим правилом, когда в прачечную вошел этот сукин сын и вытащил из кармана пистолет. Плохая ситуация может изменяться только в худшую сторону.Действовать надо прямо сейчас: вытащить деньги или объявить, что денег нет, но – прямо сейчас! И еще она подумала, станет ли он поворачиваться с пистолетом в ее сторону, если она вынет из сумки свое оружие, или он вместо этого будет стрелять
Ей пришло в голову, что осталась небольшая вероятность победы негритянки над грабителем. Не исключено, что она обратит в бегство Трусоватого охотника за нижним бельем, что он выбежит и попадет прямо в объятия детектива Хэла Уиллиса. Кстати говоря, гдеты, Хэл Уиллис? Ведь было бы неплохо, если бы ты вошел следом за Трусоватым. Тогда бы у нас был перевес: два пистолета против одного, «хорошие парни против плохих парней», где ты, черт возьми? Вооруженный бандит сильно дрожал, внутренняя борьба была такой напряженной, что казалось, она разорвет его на куски и тогда от него останется кучка трухи да огромный пистолет. Вдруг ее осенило: этот Трусоватый – просто фетишист, «насильник дамского белья»!
Мысль эта ослепила ее своей ясностью. Теперь она знала, почему он бегал по городу и грабил прачечные. Он грабил прачечные, потому что в прачечных находились женщины и он хотел видеть, как эти женщины раздеваются. Целью ограбления не были ни деньги, ни ювелирные украшения – Трусоватый бандит охотился только за трусиками!Кольца, браслеты, деньги были его прикрытием, «дымовой завесой», за которой скрывалось его истинное желание. Он хотел вдыхать женские запахи добычи. Вероятно, у него трусиками набит гараж. Этот человек был «насильником дамского белья». А с насильниками ей приходилось сталкиваться на работе достаточно часто, и она знала, как вести себя с ними. С другой стороны, в таких случаях она оказывалась с насильником один на один в пустынном парке, когда на карту была поставлена только ее собственная жизнь... Надо действовать, решила она, прямо сейчас!
–Эй, ты! – резко сказала она.
Грабитель обернулся к ней. Вместе с ним повернулся и пистолет.
– Забирай мои, – сказала она.
– Что? – спросил он.
– Оставь ее в покое. Забирай моитрусики.
– Что?
– Протяни руку под юбку, – прошептала она. – Сорви мои трусики.
На минуту ей показалось, что она сделала непоправимую ошибку. Его лицо исказилось словно от гнева, и пистолет в руке затрясся еще сильнее. О Господи, подумала она, я помогла ему увидеть самого себя: пистолет у него как член, и он сейчас разрядит его мне в лицо! Но потом выражение его лица странно изменилось, на губах появилась таинственная улыбка, глаза заблестели знанием «общей тайны», их общим секретом... Он опустил пистолет и подошел вплотную.
– Полиция! – крикнула она и в ту же минуту выхватила из сумки пистолет тридцать восьмого калибра, прижала дуло к его шее и тихо сказала, так, чтобы никто больше не слышал: – Не смен думатьоб этом, а то пристрелю!
Она потом не раз вспоминала, как крикнула «Полиция!» и как в одну секунду уничтожила их общую тайну. И она часто спрашивала себя впоследствии, не разоружила ли она его тогда способом чрезмерно жестоким и несправедливым.
Она защелкнула наручники на запястьях преступника и наклонилась за «магнумом» – Трусоватый бандит уронил его на пол.
Глава 6
Карелла не мог заснуть.
Он думал о том, что в театре работало слишком много людей. Даже если лейтенант даст ему в помощь еще одного человека, то и тогда потребуется минимум неделя, чтобы допросить всех, кто занят в этом
А вот гибель молодой Андерсон была отмечена в дневной газете, и возмущенные журналисты требовали найти и обезвредить «маньяка, совершившего преступление».
Газетчики не знали, да и Карелла не собирался им рассказывать, что некто Пако Лопес был убит из того же ствола. Журналистам бы очень понравилось обсасывать «вероятную» романтическую связь (такая вероятность приходила на ум Карелле) между молоденькой танцовщицей и пуэрториканцем, торговцем наркотиками. Такая история дала бы обильную пищу для новостей по телевидению – тележурналисты запрыгали бы от радости. В конце концов, в шоу были две танцовщицы-пуэрториканки... Ну, необязательно пуэрториканки. Карелла только спросил, были ли «латиносы»в шоу, и Тина Вонг сказала ему, что были две девушки. А это могли быть кто угодно: пуэрториканки, кубинки, доминиканки, колумбийки. Только назови – в городе найдутся любые. И обе лесбиянки. Карелла подумал: хотя бы одна из них имела отношение к нюхательному порошку? И еще он подумал, не знала ли одна из них Пако Лопеса? В шоу было занято сто четырнадцать человек, из них один или несколько человек могли быть связующим звеном между Салли Андерсон и Пако Лопесом. Если вообще между ними была какая-то связь, помимо ствола тридцать восьмого калибра, выстрелами из которого были убиты оба.
Давайте все-таки представим себе, что это был не псих, думал Карелла. Давайте будем думать о разумном убийце, который укокошил этих двоих, имея на то очень разумную причину.
Он лежал, уставившись в потолок.
– Слишком много людей занято в шоу, – ворчал он.
Уиллис пытался объяснить, почему он не заметил Трусоватого бандита, когда тот вошел в прачечную. Они послали за пиццей и теперь сидели в относительной тишине комнаты детективов, смакуя горячее блюдо с анчоусами и красным перцем, прихлебывая ужасный колумбийский кофе, который сварил Мисколо. Детектив Берт Клинг сидел вместе с ними, но почти не ел и больше помалкивал.
Эйлин помнила его волчий аппетит и поэтому решила, что он сейчас на диете. Да и на вид он словно похудел – с их последней встречи прошло несколько лет, он казался изможденным, бледным и, пожалуй, каким-то неприбранным. Его гладкие светлые волосы торчали пучками над воротником сорочки и над ушами, воротник казался потертым, костюм – неглаженым, а на галстуке были пятна. Эйлин решила, что он пришел с наблюдательного поста. Может быть, он намеренно выглядел потрепанным и усталым. Может быть, тени под глазами также были частью роли, которую он играл на улице. В таком случае он заслужил не просто похвалу, а даже премию от полицейской академии.
– По правде говоря, – словно оправдываясь, говорил Уиллис, – я решил, что наш человек не появится. Потому что в других случаях он совершал ограбления обыкновенно между десятью и десятью тридцатью. А было почти одиннадцать, когда этот парень выбежал из бара...
– Постой, – сказала Эйлин. – Какой парень?
– Выбежал из дверей соседнего бара, – сказал Уиллис. – Берт, не хочешь немного этого?
– Спасибо, – сказал Клинг и отрицательно покачал головой.
– И кричит: «Полиция, полиция!» – продолжал Уиллис.
– Когда это было? – спросила Эйлин.
– Я сказал: незадолго до одиннадцати, – произнес Уиллис. – Даже несмотря на это, если бы я считал, что Трусоватый в конце концов появится, я бы не стал отвлекаться, предоставил бы другим полицейским разбираться, что происходит в баре. Но на самом деле, Эйлин, я считал, что сегодня он уже не придет.
– И ты пошел в бар?
– Нет. То есть да. Но не сразу, нет. Я вышел из машины, спросил того парня, в чем дело. А он говорит: не видели ли вы где-нибудь поблизости полицейского, а то тут в баре кто-то с ножом. Я сказал ему, что я полицейский. И он говорит: надо зайти и отобрать нож, пока никто не пострадал.