Лёд
Шрифт:
— …попрощаться!
Лопнуло.
Стиснув веки, развернулось на месте и решительным шагом отошло от панны Елены, не слыша криков Поченгло, не оглядываясь, пока не вышло на ступени перед вокзалом; лишь тогда выпустило сдерживаемое дыхание. Конец, распрощалось, закрыто. Замерзло. Слизало с большого пальца кровь, в последний раз испытывая вкус Елены. Натянуло рукавицы, надело мираже-очки. На площади и в вылетах улиц стоял грязноцветный туман, словно меловые утесы, в которых проезжающие упряжки выбивают темные штольни с очертаниями оленей и саней. Радуги мираже-стекольных фонарей блевотиной стекали на фасады более высоких домов. Болезненно-облачное небо
— Кличьте сани, господин Щекельников.
— Может, подождете ту, вторую синичку.
— Кличьте, кххррр, сани!
Он похлопал по спине.
— Одну полюбил, господин Ге, спасения уже нет: полюбите другую. Оно как с водкой. Или с мокрой работой. Первый разок, и пропало: остается дыра в сердце. — И в доказательство грохнул лапищей квадратной в грудь. — И выходит, господин Ге, выходит, голод.
Кашлянуло со смешком.
— У вас жена есть?
Тот покачал башкой-кирпичиной.
— Жена — не жена, женщина она. Мужик без бабы быстро дуреет. А баба без мужика — дьявольская тоска.
Видать, даже Чингиза Щекельникова не обошла необходимость в любви Края Лютов. Страшно даже подумать, по каким ухабам мечется характер такого вот Щекельникова в Лете.
Пан Порфирий, кивнув издалека, уехал на своих санях. Немым жестом пригласило mademoiselleФилипов. Вообще-то, «Новая Аркадия» совсем в стороне от Цветистой, с другой стороны, если ехать на другой конец города — то один черт.
Какое-то мгновение считало, что Кристина, все еще обиженная, откажет; но нет.
— Неразумно все это было с моей стороны, — сказало я-оно,как только сани тронулись. — Признаю вашу правоту. Не нужно было мне.
Она не ответила. И невозможно было прочитать выражение на ее лице — под огромной шапкой, под мираже-очками, обернутом шалью.
— Но ведь вы могли мне сказать, когда я заходил утром в гостиницу…
— Я уже и не знаю, что о вас думать. Казалось, что госпожа Елена для вас что-то значит!
— Сам не знаю, кххрр, что о себе думать.
— Уууу, шут — не мужчина.
Глядело прямо перед собой, на туманоцветные спины возницы и Щекельникова.
— Вы так думаете. Вы так видите. D'accord [302] .
Кристина шмыгнула носиком.
— А пожалуйста, обижайтесь, пожалуйста! Все это только чертям на радость! — Она задрожала. — Проклятый город, проклятые люты, мороз проклятый! Кххкхкх!
302
Соответственно (фр.)
Протянуло руку, чтобы ее обнять, но она ее отбросила.
— Должно быть, вам сейчас тяжко, тем более — сейчас; честное слово, буду вас проведывать, не так, на минутку, ради насоса, но когда только…
— Да я уже спать из-за этого не могу! Вот увидите, его, в конце концов, убьют!
— Что?
— Думаете, они поддались, раз мы уже в Иркутске?
— Но… Никола мне ничего не говорил!
— Так он ничего и не знает! — взорвалась Кристина. — И так оно должно и остаться, понимаете? Степан все устраивает с охраной и казаками. Оно даже лучше, что Никола нос не высовывает из Лаборатории. Он света не видит за своим Боевым Насосом и, кхкхкх, большим тунгетитором. С ним вечно так.
— Но — кто?
— В основном, мартыновцы, какие-то засланные крестьяне. Губернатор их арестовал, тогда как-то все успокоилось, а сейчас — по-новой. Степан говорит: любительщина. Но вот неделю назад схватили уже студентов из какой-то имперской партии, студентов с бомбой, кхкх, которая могла взорвать всю Обсерваторию. Когда же Никола выступит с тем показом — даже думать боюсь. Уже предпочла бы, чтобы они поверили, будто и правда, кхкх, что все это шарлатанство и способ вытянуть деньги для покрытия его долгов, чтобы потом его бесславно прогнали. Ведь если все эти зимназовые миллионеры, а то и Победоносцев или сам Шульц — господин Бенедикт, если после этой демонстрации они поверят, что Никола и вправду способен для царя прогнать лютов с его земель… кхкх…
Кристина дышала тяжело, отьвет тенью ложился на шаль. В очках девушки калейдоскопом переливались все краски тумана. Что, расплакалась?
— Быть может, если бы я с ним поговорил… Чтобы все это разыграть как-то поосторожнее… — Говоря по правде, понятия не имело, как. — Быть может, имеет смысл обратиться напрямую к царю, чтобы усилить охрану… — Но, чтобы царь поверил, что есть смысл вообще что-то охранять, поначалу Тесла должен провести тот убийственный для лютов спектакль. И так плохо, а так — еще хуже. — Почему вы не рассказываете ему обо всех тех опасностях?
— А зачем? Какой смысл? Тогда он лишь больше станет беспокоиться, и работа будет идти медленнее, только больше нервов потратит — а ведь Никола уже не мальчик, господин Бенедикт — намерений же его это никак не изменит. Раз уж он связался с этой «черной физикой», кхк, так уже — уже и «замерзло», как говорят здесь. Можете даже и не хлопотать, никто его не убедит, если сам великий Никола Тесла чего себе надумал. — MademoiselleКристина повернула голову и, вытащив руку в перчатке из муфты, обвинительно направила ее ко мне. — Вот вы! Вы точно так же! Разве приняли вы от кого-нибудь добрый совет лишь потому, что верите советчику? А не по причине собственных умственных расчетов? Well? [303]
303
Здесь: Ну? (англ.)
— Кхррхр. Вы так говорите, будто бы это было нечто хорошее. Значит, такая легковерность…
— Легковерность? Легковерность? — Она прижала ручку к шубе на груди. — У вас вообще, хоть какие-нибудь друзья есть? А если в семье — ну да, отец, мать — кххр — ну как так можно жить — не имея никаких авторитетов?
Лишь пожало плечами, что, наверняка, не слишком было видно под толстой шубой.
— А какой человек вообще ищет авторитетов? А? Какому это человеку вообще в жизни нужен авторитет?